Голосование за ходы

Ей было холодно. Прямо как тогда.
Беседа с Сердцем оставила Майю опустошённой, не дала ответа на самый главный вопрос, взамен заложив предчувствие, что всё куда хуже, чем можно было бы предполагать. Проморгавшись от последних видений, она вдруг поняла, что обнимает себя за плечи, пытаясь не то согреться, не то унять дрожь. Но дрожи на самом деле не было — и холода больше тоже, он отступил спустя секунду после того, как Сердце попрощался с нею, вернув в реальный мир. Однако было полное непонимание, что делать с новообретёнными воспоминаниями. Или не воспоминаниями даже, ведь нельзя помнить то, что ты лично не пережила. Это сон. Которому, к тому же, не хотелось верить.
Майя ни с кем не разговаривала, избегая встречаться взглядом с одноклассниками. Чужие дела ей резко стали неинтересны, размышления над собственным будущим поглотили её настолько, что она пропустила мимо ушей почти всё, что сказал куратор, и едва не забыла, что ей ещё предстояло встретиться с господином Дженовезе.

К счастью, мастер Лоренцо сам её нашёл. Он, должно быть, хорошо понимал, каким потрясением могла оказаться встреча с Сердцем, и очень умело отвлёк её от проблемы, которую здесь и сейчас Майя всё равно не в состоянии была решить. Обсуждение предстоящего бала и поход по магазинам по-настоящему вернули её к реальности: что бы там ни пророчил Сердце, но у Майи ещё оставались и более насущные дела. И цели, которые лежат прямо пред ней и к которым она потихоньку проложит путь, шаг за шагом. Под руку с мастером Лоренцо, если придётся. На кого-то же ей нужно опираться эти первые несколько шагов?
Так, под руку, они этим вечером прошли от одной витрины к другой. В сумках Майи оказалось бальное платье с открытой шеей и спиной, тёмного красного цвета с вышитым чёрным рисунком, своими завитками похожим на изморозь. Лоренцо сразу остановился на нём, когда увидел, как контрастирует оно и как подчёркивает её белую кожу. С платьем соседствовали туфли в тон, Майя с трудом могла назвать их настоящей обувью, учитывая, что они едва ли скрывали её стопы, держась лишь на паре ремешков, а на каблуках такого размера с непривычки она чувствовала себя немного неустойчиво. Тут же была и белая маска, закрывающая половину лица, прорези для глаз отделаны по контуру вереницей красных камней, пространство вокруг них оплетали золотые лепестки и насыщенные розовые бутоны, края отделаны мягкими перьями, за которыми прятались две тонкие ленточки. Помимо этого на дне сумок в изобилии покоились футляры, банки, коробки с кремами, лаками, пудрами, помадами и всем, что мастер Лоренцо посчитал необходимым иметь своей спутнице. О деньгах никто из них не заикнулся, и Майя приняла его заботу как должное, подозревая, что цена за эту невысказанную сделку будет озвучена Лоренцо позже, когда (или если) тот сочтёт нужным. Оставалось гадать, что такому человеку, как господин Дженовезе, может потребоваться от Майи, и загадка эта изрядно будоражила её воображение.

За день она вымоталась так, что с заходом солнца упала на кровать почти без сил и не заметила, как уснула. Ей снился ночной лес, утопающий в дымке. Он был спокоен, не таил в своей глубине опасности и тревоги, не напоминал о плохом, лишь лениво покачивая макушками и стряхивая наносимый с предгорий холодный серебристый песок. Застрявшие в еловых ветках ломти промёрзшего снега отливали зелёным и оранжевым от пляшущего в тёмном небе северного сияния. Переливы зелёного и оранжевого бежали и по её лицу, пока Майя неподвижно смотрела вверх.

Тёплое рыжее пятно упало ей на глаза, когда служанка распахнула шторы и позвала:

— Вставай давай. Ты мне вчера наказала не будить тебя совсем рано, ну так уже девять. А дел на сегодня много...

— Опять ты, — хрипло отозвалась Майя, закрываясь от солнца одеялом. — Поди прочь.

— Грета, — напомнила Грета, с силой стаскивая одеяло и обнажая растрёпанную и сонную девушку, впопыхах соскребающую с подбородка засохшую дорожку слюны. — Вставай. Я тебе ванну приготовила.

Майя заставила себя сесть и потянулась. Грета настойчиво на неё посмотрела, намекая, что уже готова убирать постель, а кое-кто сидит тут и ей мешает. Клятая «прислуга» с ней вообще не церемонилась, чувствуя полнейшую защищённость, пока присматривала за своей подопечной по указке самого Князя, и именно «не церемониться» было его последним приказом. Грета к тому же толковала его как-то слишком вольно. А помимо прочего наверняка ещё и следила за ней, отправляя отцу доклады, пока Майя на уроках и не знает. Но Майя всё знает: доверять крысе нельзя, а при удобном случае лучше найти повод и отправить обратно домой. Стыдно сказать, Грета даже являлась ей родственницей — из тех, что ни к чему не пригодны, кроме как греть воду и менять постельное бельё, — однако ничто в её облике не выдавало их сходства. Грета кругом была обычная и скучная, не такая красивая, не такая умная, но при этом донельзя серьёзная, и больше походила на их старосту Хлою. Майя, мягко говоря, её недолюбливала. Не старосту, Грету. Хотя и старосту тоже, но это разговор отдельный.

Спорить и ломаться дальше, пытаясь обратно отобрать одеяло, было бессмысленно. Да и, честно говоря, с рутиной Майя сама хотела разобраться побыстрее: едва вспомнив, что её ждёт сегодня вечером, она тут же ощутила прилив энтузиазма, вскочила и прошлась по комнате, разминаясь.

— Прибралась, я смотрю, — на глаза ей попалось бальное платье на вешалке, аккуратно расставленные на туалетном столике и избавленные от чрезмерно цветастых упаковок макияжные принадлежности. Зеркало вычищено до того, что её заспанное отражение пугало Майю своей невозможной реалистичностью. Неизменным со вчерашнего вечера остался только её рабочий стол. — А это что? Выкинуть нельзя было? И новые где?

На столе, поверх открытых тетрадок и учебников, лежали остатки разодранного розового бутона, изломанные и подвявшие за ночь лепестки разбросаны тут и там.

— Откуда я знаю, что с ними делать, — недовольно отозвалась Грета, взбивая подушку и хлопая по ней так, будто хотела пришибить. — В прошлый раз убрала, так у тебя истерика началась.

— Поговори мне ещё, — Майя скривилась, отворачиваясь от неприглядной картины на столе, и направилась прочь из комнаты. — В тот раз нельзя было трогать, а сейчас можно было.

— Ну вот видишь, тебя ещё поди пойми, — Грета со вздохом подошла к столу и принялась собирать лепестки в руку, добавив, когда Майя уже была в дверях: — И чего ты их потрошишь каждый раз? Их в вазу ставят и всё. Любуются. Никто не делает... вот этого.

— Так пахнут лучше, — послышалось из-за двери. — Новых купи.

Эту розу она купила вчера у цветочника, когда уже возвращалась домой. Выбор к тому моменту был небольшой: ассортимент цветочной лавки по соседству с одной из крупнейших талонских гостиниц прямо напротив набережной улицы стабильно раскупался каждый день. Ей, можно сказать, повезло. А можно сказать, это судьба, и цветок должен был попасть ей в руки, он был той самой связующей частью между реальностью и тем местом, где они встретились с Сердцем. И Майя запускала в бутон пальцы, разламывая пополам и выворачивая наизнанку, словно пытаясь найти в нём подсказки.

«Надеюсь, роза вам понравилась».

Она не понимала, что это должно значить. Погружаясь в тёплую воду, Майя решила, что это теперь неважно, вчерашние неопределённость и трепет отошли на второй план перед тем, что её ждало впереди, погасли, увяли, как лепестки, которые Грета собирала в кулак.

— Меня больше другое интересует, — вполголоса поддержала разговор Майя, выглядывая из-за плеча Шарборро. — Вот все говорят, Сердце. Сердце чего? И где тогда всё остальное? Если есть Сердце, должно быть и тело, и голова, — она задрала голову, вглядываясь в ползущие по циклопической громаде кристалла всполохи. — Хлое также может быть интересно, где эти огромные магические тестикулы, правда, Хлоя?

В рядах студентов раздались сдавленные смешки. Майя тоже ухмылялась, но её напряжённая улыбка, казалось, была вызвана чем-то невысказанным и, на самом деле, имела мало отношения к Хлое и шуткам вообще. В пульсирующем бирюзовом свете, испускаемом Сердцем, её лицо выглядело особенно бледным, а глаза, подпитываясь дыханием живого кристалла, блестели зеленее обычного. Она на секунду наградила Хлою насмешливым взглядом, словно лишь для того, чтобы напомнить окружающим и самой себе, что она ещё здесь, в центре разговора, но вскоре вернула своё внимание Сердцу. Майя не выглядела восхищённой. Скорее загнанной, борющейся с ворохом тревожных мыслей.
Сердце будет её судить. Изучать. Что, если его и правда нельзя обмануть? Что, если оно всё поймёт? И тогда откажет ей. Мистер Уайет уже говорил, что не все проходят это испытание. Она надеялась, что будет не труднее, чем с людьми. Но теперь, под давящим кристаллизованным морем чистой магии, ей неожиданно стало ясно, что всё это лишь пустые мечты. Как будто от неё ничего не зависело.
Но делать было нечего. Приходилось доверить свою судьбу парящей бирюзовой башне с памятью поколений и довлеющим взглядом Князя. Эта церемония всё больше напоминала ей таинство заключения контрактов. Только ещё целый зал лишних глаз.

От урока риторики Майя не ожидала многого, но мастеру Лоренцо очень быстро удалось завладеть её вниманием. В какой-то момент ей показалось, что в конце лекции она вынесет с собой за дверь целый кладезь новых знаний, но увы. Чуда не случилось. Вероятнее всего потому, что она слишком увлеклась собственными фантазиями, и просто взглянув на Майю со стороны, уже можно было предположить, что обстоятельный монолог преподавателя по ораторскому мастерству уводит её мыслительный процесс куда-то совершенно в другое русло. Она отрывалась ровно настолько, чтобы записать в тетрадь самое важное, и расцветала всякий раз, когда мастер Лоренцо хотя бы поворачивал голову в её направлении. Неудивительно, что когда прозвучал звонок, она уже крутилась у учительского стола, намереваясь завязать разговор.

— Чудесная лекция, господин Дженовезе! Позволю себе нескромно заметить, что среди студентов можно услышать о вас лишь хорошее, но и тут вы сумели превзойти наши ожидания, — Майя наклонилась и поставила на стол локти, а затем, сцепив кисти в замок, устроила на них подбородок. Она скосила глаза в сторону, невзначай осматривая лежащие на столе конспекты. Ей пришлось слегка наклонить голову набок, чтобы ползущие по щеке локоны не загораживали ей обзор. — И потому я решила, что вы как раз тот самый человек, который может мне помочь! — она вернула полный надежды взгляд мастеру Лоренцо. — Понимаете, у меня есть... нет, не проблема, а как бы сказать... цель. Как вы наверняка знаете, я прибыла из довольно отдалённого и уединённого места, и эти отдалённость и уединение мне, как члену правящей семьи, очень не нравятся. Я бы хотела, чтобы Княжество активнее участвовало в мировой политической и социальной жизни, центром которой безусло-о-овно является Талон. Но как это осуществить без правильных контактов, верно? И хорошего представителя, конечно, — Майя улыбнулась, уже зная, что Лоренцо прекрасно понял, к чему она ведёт. — И я хотела бы стать таким представителем и впоследствии познакомиться с ведущими лицами Девятиградья. Под вашим руководством, если это возможно?..

Первый шаг был сделан. В течение дня ей ещё оставалось разделаться с одной назойливой историей, которую она привезла с собой из дома — проклятое поручительное письмо, где отец охарактеризовал её состояние как нечто, с чем нужно бороться. Это всё, что она знала, не вскрывая княжескую печать — что делать было крайне опасно. Майя не надеялась, что такое своеволие сойдёт ей с рук, а руководство университета прикроет и защитит от отцовского гнева. Но даже рискни она, старик наверняка использовал тот же способ письма, которым составлялись контракты княжеских Охотников: формальности для отвода глаз и скрытые строчки конкретно для тех, кто должен их прочитать.
С этим письмом она скучала у двери в кабинет мистера Уайета, пока тот принимал новоизбранных капитана и старосту, иногда лениво прохаживалась вдоль коридора и разглядывала случайных студентов. Те скорее предпочитали украдкой разглядеть, что это она такое носит с собой. Узкий глиняный цилиндр, в котором покоилось свёрнутое в трубку послание, не выглядел тяжёлым, но, держа его в руках, Майя как будто ощущала сам вес записанных слов. Вплавленная в торец пробка была обильно залита воском, а в нём, в вытесненном княжеской печаткой круге, отчётливо застыла безголовая волчья туша, за лапы растянутая верёвками в четыре стороны. В детстве мать пугала Майю, что если не будет слушаться, то окажется на её месте. До какого-то момента приходилось слушаться — пока Майя не вошла в сознательный возраст. А потом поняла, что с неё не спрашивали и десятой доли того, что отец требовал от её старших братьев.

Дверь наконец открылась, и из кабинета вывалились Фредерика и Густав. Спрятав письмо за спину, Майя проскользнула между ними, разделив, и с загадочным лицом обронила, не обращаясь ни к кому из них конкретно:

— Тоже вот, дела организационные...

Дверь за ней быстро захлопнулась, и с той стороны разнеслось взволнованное:

— Мистер Уайет!

— Конечно-конечно, — подтвердила Майя, ковыряя вилкой стейк, сочащийся красным. — Никаких замечаний нет. Пусть Густав будет капитаном, — она дозволяюще взмахнула кистью, всё ещё держащей вилку, — хоть я считаю, что господин Хансбергер подошёл бы на эту роль ничуть не хуже, — не поднимая лица от тарелки, Майя улыбнулась, зная, что в этот момент Чеддард смотрит прямо на неё. — Но если он сам не против уступить позицию... А Фредерика, разумеется, будет ответственной старостой. Я лишь надеюсь, что груз ответственности не переломит нашу умницу. Ведь нет?

Майя выпрямилась, взглянув на Фредерику и ткнула вилкой с насаженным на неё куском красного мяса в её направлении. Поднеся мясо ко рту, она перевела взгляд на Неласир.

— А ещё мы можем отдать Киттнис на воспитание Элрандилю. Он явно в ней заинтересован куда больше новичка. Вы замечали?

Тяжело было привыкать к местному климату. От жары мучились все, но для уроженки далёкого северного края, где суровая зима царит больше полугода, этот зной стал настоящим испытанием. Прибывшая из Княжества ученица слушала вступительную лекцию мистера Уайета, нервно поправляя пышный ворот блузки, ощущая, как из-под воротника её собственное тело дышит ей в ладонь горячим воздухом, без конца взбивала волосы и нервно крутила головой по сторонам, беспардонно разглядывая соседей — очевидно, в желании убедиться, что не ей одной так некомфортно, — и с трудом сдерживала торжествующую улыбку всякий раз, как подтверждала свои ожидания.

Майя любила тепло — и на том пятачке, который отвоевал у тайги и холодных гор её народ, ценилась каждая его толика, — но это уже было чересчур. Наверное, она привыкнет со временем, а пока что оставалось только терпеть и надеяться на холодные сезоны, которые ещё ждут впереди. Настоящей зимы она тут, разумеется, не увидит, но хотя бы солнце не будет печь так яростно. За исключением последнего, Талон Майе очень нравился. Каждый вечер и каждое утро с тех пор, как приехала, она смотрела на море и на корабли — из гостиничных окон открывался хороший вид на побережье. Никогда в жизни она не видела столько воды. Корабли своим видом приводили её в восторг и трепет. Лодки, в которых княжеские люди каждое лето сплавлялись к имперским границам, не шли с ними ни в какое сравнение. Ни книги, ни рассказы охотников на нечисть, побывавших в разных частях света, не передавали и десятой доли этих впечатлений — и там, дома, она представляла себе всё совсем иначе.

Вероятно, до поры. Судя по словам мистера Уайета, Талон ещё успеет её неприятно удивить. Подумать только, едва приехала, а за ней уже, можно сказать, какие-то фанатики охоту объявили, будто она упырь какой. Вот вам и «маги герои войны». Глупо было слышать эти слова от отца — как будто он нашёл в них оправдание, чтобы как-то обнадёжить её перед долгой дорогой, подкрепить интерес. Или утешить, как будто ей было нужно его утешение. Старик совсем выжил из ума! Ещё и притворяется, будто ему есть какое-то дело до талонских магов. Княжество было в стороне от тех войн, и до сих пор оно держится особняком, обмениваясь товарами, но не опытом, и держит в секрете свои устаревшие колдовские традиции. Они подходят не всем — и уж точно не ей, поэтому её путь лежал в Талон. А ещё потому что Князь так решил. Но слабо же он понимал, что теперь его голос едва ли над нею властен...

Скрипнул стул, когда она поднялась. Стоя перед всем классом, Майя не знала, с чего начать. Рассказать ей хотелось много всего — но ничего из этого не стоило бы говорить при первом знакомстве. Она помедлила, собираясь с мыслями, и снова нервно дёрнула себя за воротник несколько раз. Её рука замерла возле плеча, судорожно наматывая прядь волос на палец.

— Майя Халль, — начала она дрожащим от волнения голосом с лёгкой хрипотцой. — Приехала учиться магии «по приказу» отца, — тонкие красные губы на полсекунды растянулись в ухмылке и сразу расслабились, как будто она передумала смеяться над только ей одной понятной шуткой. — Я была против, чтоб вы знали, — она в упор посмотрела на сидящего прямо перед ней Хансбергера, — но вдруг будет интересно? Надеюсь, будет.

Её взгляд не задержался на Хансбергере долго и заскользил вдоль рядов, коротко задерживаясь на лицах. Её собственное лицо достаточно красноречиво менялось, когда Майя замечала что-то. Так, сидящий на задней парте эльф заставил её довольно прищуриться, оборванка из деревни — сморщить нос, а светлые волосы Фредерики и её зелёные глаза вызвали неприятную ухмылку. Вежливый кашель мистера Уайета вынудил её встрепенуться. Майя лёгким прыгучим шагом направилась к своему месту, всё ещё разглядывая одноклассников, и не заметила, как прошла мимо своей парты. Облокотившись на чужой стол, она уже собиралась примоститься, как вдруг поняла, что её задница упёрлась в кого-то. В чьё-то тело. Майя обернулась, уставившись на сокурсника.

— Ой, я... А-а-а, это же ты! Как тебя?.. С кухни! — ещё не поборов первое смущение, она уже нелепо улыбнулась, открыв рот, и неспеша выпрямилась, опираясь на спинку стула. — Вот и познакомились! Я должна, вообще-то... вон там сидеть.

Ласково похлопав его по плечу, Майя попятилась к своему месту. Устроившись за партой, она со смущением и интересом огляделась, пытаясь понять, кто мог видеть эту нечаянную сцену.

Леди Мониак только покачала головой, увидев как стол быстро заполнился разными блюдами. Воистину набожный старичок решил ввести их всех во искушение, и если Билл с сэром Грейхаундом совсем не против были ему поддаться — тут Лоррейн их ни капли не осуждала, — то ей следовало держаться постоянства в своём крайне скромном ежедневном приёме пищи. Сейчас это было непросто.
Леди Мониак отщипнула мягкий кусок миндального хлеба, сглотнула и поднесла ко рту заботливо наполненный оруженосцем кубок. Вино сбило настойчивый вкус запечённой рыбы и буженины, который она почувствовала, только взглянув на подносы. В животе поселилось медленно размывающееся тепло.

Лоррейн в основном молчала. В заполненной людьми зале ей оказалось не с кем и не о чем поговорить. Или она просто впервые за всё время похода решила по-настоящему послушать, о чём говорят её спутники. Иногда её взгляд задерживался то на деве меча, то на волшебнице. Очевидно, что их короткий диалог о «богине» не остался без внимания жрицы из Рилиг Глена, пускай она не поделилась своим мнением на этот счёт. Лоррейн бы не удивилась, окажись Озёрная дева феей, свободной или из двора Ллира, неважно, но достаточно могущественной и хитрой, чтобы соблазнять своими дарами деревенских простушек и ставить их себе на службу. Но разбирать эту тему сейчас, в стенах храма Христова, оказавшего им тёплый приём, было бы безобразно, сочла она. Старый настоятель так рад их видеть... а Лоррейн не была уверена, что теологический спор с вином на столе не пойдёт этой кратковременной идиллии во вред.

Вино между тем было хорошим. Его вкус напомнил Лоррейн о тех холодных и дождливых вечерах, которые она проводила одна в своей башне. Тогда она тоже открывала припрятанную бутылку вина, чтобы разогнать холод и скуку. Или усугубить. Отец запретил ей зря баловаться с грозой — и она скучала. Было бы здорово нести эти тоскливые бдения вместе с Аннорой, но в в замке Мониак практически не вспоминали о её существовании до недавнего времени. А теперь вышло так, что Аннора будет скучать и мёрзнуть в дозорной башне совсем одна, пока Лоррейн наслаждается компанией «отважных и умелых героев».
Когда она вернётся с победой, пировать в Замке-на-Утёсе будут все.

— Укрыться. Подождать, — Мунбрида сплюнула слова на землю. — Ну сиди, жди. Не забудь на дерево залезть, а то здесь мертвецы шастают.

Можно сидеть хоть до ночи. Смотреть на эту гору. А потом ещё сутки, и ещё. Ничего не изменится, только мертвецов будет становиться больше, а луна продолжит расти. Когда она станет полной... Мунбрида не знала, что произойдёт. Обычно ничего не происходило, но теперь странный рисунок на воротах подсказывал ей, что полнолуние — не просто небесное зрелище. Может, это и правда время ведьм, колдунов и их тёмных обрядов. Она никогда не придавала большого значения тающей или растущей в ночном небе луне — кроме того, что по ней удобно считать дни, — но возможно стоило.
В колдовстве Мунбрида не разбиралась, относилась к магии с подозрением и даже тулнейским шаманам верила не особенно. Волхвы Пожарища однажды отправили её на костёр, убеждая, что так Мунбрида переродится. На свою беду они оказались правы. Хоть Ифрит остановил на ней свой выбор, он никогда не отказывался от новых жертв. А Мунбрида никогда не прощала обид. Поэтому она продолжила традиции своего племени — и первыми на костёр отправились те, кто так ждал явления ифритовой невесты и наконец дождался, и в ком больше не было нужды.

Кто бы ни властвовал в этом замке на чёрной горе, с ним она поступит так же.

— Нечего нам ждать. И некого. Мы здесь одни, — Мунбрида закинула молот на плечо и двинулась к воротам. — Идём.

Мёртвые никак не отреагировали на приближающуюся опасность. Живые поспешили убраться от плывущего по земле огненного круга — и вовремя, потому что пламя подкрадывалось и отвоёвывало себе землю много раньше, чем наступал его источник, и вместе с тем незаметнее. Трава сгибалась, обваливаясь в труху, вспыхивали ветви, и ствол дерева, на котором недавно сидели Рудда и Кириан, начал тлеть от нарастающего жара ещё до того, как его коснулся огненный вихрь.

Но та, кто вызвала его, по-видимому, готова была отпустить его опустошающую силу, и Ифрит, получив своё и устав от возни с бездушным и бестолковым мясом, вдруг отступил, растворившись где-то за границей зрения и разума Мунбриды, в плане, где он жил, вне понимания смертных, и он унёс с собой тот огонь, что дал ей на время. Ревущий пламенный столп вспыхнул ещё раз, выжигая всё вокруг, словно то был прощальный жест Ифрита, а затем истончился, едва варварша появилась за спинами мертвецов, вынырнув из клубов дыма с последними отсветами огня в глазах и на стальном оголовье молота.

— Заткнись, Билл! — Лоррейн обернулась и задрала голову, высматривая оруженосца за зубьями крепостной стены. — Сейчас не время для подобных... этих твоих... шуточек!

Вот ведь тоже лихой человек попал ей в услужение, подумалось леди Мониак. Смышлёный, этого не отнять, и сам в жизни натерпелся тяжестей и унижений от тех, кто привык брать чужое силой, поэтому справедливо недолюбливает что разбойничий люд, что зарвавшихся лордов, но неотёсанный совершенно, и Лоррейн уже не надеялась, будто когда-нибудь сможет научить его хорошим манерам. Она вздохнула и посмотрела на сэра Ричарда.

— Прошу прощения, — скомкано извинилась жрица, а затем коротко махнула рукой в сторону группы вымогателей. Намотанные на ладонь чётки тихонько защёлкали. — Очевидное подтверждение лихоимству и поборам, отец Горанфло был прав. Предлагаю не тянуть, у нас достаточно оснований для суда и расправы, если откажутся повиноваться.

Пламя бушевало, как и прежде расползаясь от Мунбриды во все стороны, быстро поглощая пространство вокруг, фут за футом. Куда бы она ни шла, земля под её ногами становилась чёрной. Волны огня ударяли в гротескные фигуры перед ней, снова и снова. Сталь и пламя отбросили один из ходячих трупов прочь. Изувеченный, он сложился на дымящей земле неестественно и безобразно — и больше не поднимался. Настал черёд следующего. Мунбрида замахнулась молотом.

Мечущийся между ней и мертвецами козлорогий зверёк захлебывался в огне и дыме. Мунбрида так и не узнала, какого он племени и что здесь делает. Его предсмертные хрипы заглушал издевательский смех Ифрита, похожий на исступлённое завывание костров, сложенных в его честь. С мёртвых нечего было взять — но эта маленькая жизнь высушивалась из тлеющего тела силою вихря, что принесла с собой рыжая варварша из предгорий, и Ифрит пил её, наслаждаясь. Какой бы бог ни покровительствовал этой душе раньше, он её уже не получит.

Молот снова ударил великану в ногу, затем ещё раз. Снова полетели куски обгоревшей плоти и затрещала кость. Мунбрида плохо видела, что происходит, только оранжевое и красное плясало перед глазами. Она не могла их закрыть. Нечем. Шкуры облетали с неё тлеющими лоскутами. Убогая клетка из рёбер не могла сдержать клокочущее внутри пламя.

— Р-р-р-р-р... — огненный смерч бурлил, вырастая над головой Мунбриды, сплетаясь в неясную, плывущую фигуру.

Ифрит... Он здесь.

Мунбрида почувствовала на спине его раскалённые когти, в том месте, где уже был выжжен след его ладони, или лапы, или чего-то, что не было похоже на всё виденное ею раньше. Ифрит был с нею, но был не познан. Его естество притягательно и ужасно. Его любовь жаркая и иссушающая. Его мотивы непостижимы, но он предсказуем в одном. В том, как выражает свою волю — всегда через огонь и боль.
Она не знала, сколько ещё сможет продолжать. Пламя будет гореть, пока он того хочет. Никто её не поймёт, не заметит разницы. Не увидит, что происходит с ней здесь, в круге огня, и ещё глубже — в её разуме, где она кричит и разваливается на пепел и дым. Прямо как тогда.

Из всех изгнанников на лесной поляне Молли была единственным самовольным — или так она думала. Про себя она была уверена, что уж её-то никакими силами крестьяне не смогли бы вытурить из деревни, да ещё и в жертву принести из-за глупых суеверий! Это ж насколько недалёким надо быть, чтобы на это согласиться? Но вот посмотрите-ка на неё — никто Молли, собственно, из Тихой не прогонял (пока), но и её саму быстрый бег по лесу вывел к заброшенному храмовому алтарю на заклание. Какая ирония! Тяжело дыша, Молли устало привалилась к дереву, скрываясь от взоров парней в густом подлеске. Показываться им на глаза или не стоит, ей ещё предстояло решить.

Молодец она, конечно, что сбежала. Но дальше-то что? Податься особо некуда. Единственный нормальный вариант — ныкаться где-нибудь рядом с деревней и таскать из домов тёплые тряпки да еду. Долго так не протянуть. И, честно говоря, чем такая жизнь лучше замужества? Да не особо лучше. Разве что дюжину маленьких кузнецов рожать не придётся. И уплыть с острова не вариант, и на острове ей жизнь теперь не сахар...

— Вот ведь засада, — проворчала Молли, кое-как переведя дух. Отлепившись наконец от дерева, она вытянула шею, поверх кустарника высматривая, что это в развалинах храма делают деревенские оболтусы. Да ничегошеньки они не делают, ничего там не происходит! Молли фыркнула: — Так и знала! Брехня это всё.

Ну вот до ночи поболтаются, оголодают, да домой пойдут. Но им-то хорошо! Что деревенским останется, если никакой обряд вдруг не случится? Ну потупят немного с виноватыми харями, мол, извините, были неправы — и конец истории. Дальше всё будет, как было. А ей-то как жить?
Хотя чего уж тут на будущее загадывать, она не знает даже, что ей делать прямо сейчас. Выйти, может, к этим? Всё повеселее, чем в кустах сидеть. О чём хоть они вообще говорят там? Молли прислушалась...

«Ну понятно, — она закатила глаза. — Русалки, чудища, монстры. Гранит! И чего я ожидала?»

Ладно, будет им сейчас монстр! Долго выдумывать ей не пришлось: буйная фантазия сразу нарисовала огромное чудо-юдо с медвежьим телом, шестью толстыми лапами, широкой пастью с зубами длиной в ладонь и противным и лысым, как у крыс, хвостом.
Сначала из круглой арки раздался раскатистый рык, словно предвещавший появление кого-то большого и, по всей видимости, злого и голодного. А затем под каменным сводом появилось придуманное ею пугало, оскалило клыкастую пасть — и замерло.

Замечания старика Лоррейн выслушала, ответив только скромной улыбкой. В похвалах она не нуждалась, эта возня не отняла у неё много сил, напротив, леди Мониак едва удержалась от того, чтобы опустить замечание, мол, они с Биллом и вдвоём справились бы. Но в этом тоже нужды не было, каждый из них способен был разделаться с лесной мелюзгой — своими способами. Способы стражей Грозового Ущелья, пожалуй, просто выглядели более внушительно. Ненадолго её взгляд задержался на опалённом тельце гоблина.

«Во всём, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними».

Неразумные низшие феи, выкормыши тёмных чащоб и пещер, не могут жить в добром соседстве с крестьянами и не стремятся усмирить свою гадкую природу, только пакостят и губят хозяйство и жизни. Диармайд был научен отцом и научил своих детей отвечать на такие нападки десятикратно. Лоррейн в этой науке не сомневалась: простым людям только в радость, а им с Биллом зачтётся. Кстати, насчёт этого...

— Обыщи, но не бери лишнего, — леди Мониак склонила голову, одобряя просьбу Билла. Её глаза сузились, когда она заметила в руках своего оруженосца «подарок» сэра Мордреда, но и только. — Что-то из этого добра может быть ценно жителям окрестных деревень, так оставь его им. Ну да сам разберёшься. Это же твои люди... — она обернулась, обводя взглядом поляну. — Для логова нужно немного хвороста, а дальше мы с леди Эвелин сами.

Лоррейн терпеливо подождала, пока ученица Мерлина проведёт свои ритуалы — а затем приступила к своему. Пока в лесу стучал топором Билл, она обошла гоблинскую берлогу кругом, растирая в пальцах серебряную пыль, посыпая вокруг и затем прыская на логово святой водой из маленькой склянки. В поясном кошеле из телячьей кожи у неё было много на вид обычных, но чудодейственных в её руках вещей — от простых кусочков воска, своим шипением обращающих живых мертвецов вспять, до жёлтых палочек соломы, защищающих от любого зла. Фейские трюки, народные верования, Божье слово — семья Мониак соединила это всё воедино.
Когда Билл как следует обложил гоблинское обиталище ветками, Лоррейн снова запустила руку в кошель и, достав небольшие деревянные бусы с деревянным же крестом на них, подняла перед собой. Её губы тихо задвигались, а кругом логова, в тех местах, где она обрызгала серебром и святой водой, пошёл пар.

— Леди Эвелин, — она подняла глаза на волшебницу. — Сожгите это место.

Лоррейн уже собиралась в дорогу. Отец не прогадал, решив искать её в башне. Сюда она поднялась забрать кое-какие вещи — сгребла со стола в углу несколько новых свечей, пергамент, чернильницу и небольшой мешочек серебряной пыли, — а ещё отдышаться и немного успокоить мысли. Грядущая встреча с королём Лотом и возможный путь к Неблагому Двору не шли у неё из головы, и о том, сочтёт ли Драконобор её достойной этой святой миссии, она думала с самого утра. «Святым» этот поход назвала и её мать — надругательство лукавого короля Ллира поразило её до глубины души. И на фоне этого кощунства несчастье бедной Анноры, казалось, меркло — и жаль, что встретиться и поговорить им с двоюродной сестрой выпало впопыхах и в таких грустных и путаных обстоятельствах. Но Лоррейн старалась не показывать жалости, не жалость сейчас нужна была Анноре, а добрый приём и её сестринская поддержка.

— Ты дашь нам поговорить, отец? — её взгляд выжидательно остановился на лорде Грозового Утёса. Тот молча развернулся, и вскоре за ним закрылась дверь. Лоррейн вновь посмотрела на Аннору. — Не думай, будто он тебе не рад. Знаю, по нему не скажешь. Они с сестрой... с твоей матерью, — Лоррейн сделала паузу, пытаясь вспомнить, когда в последний раз видела тётю, но смогла с трудом, — долго не общались. Он понял её желание вырастить тебя подальше от этого места, но, кажется, так до конца и не смирился, когда она ушла. И тем не менее, отец был бы рад видеть её живой и в добром здравии. Думаю, теперь он чувствует вину. Поверь, он будет заботиться о тебе, как заботился обо мне.

Заботы в поступках Диармайда всегда было немного. Он воспитывал детей иначе, не балуя объятьями, но в то же время никогда и ни в чём они не знали нужды. Может, в отдыхе, но на это в Замке-над-Ущельем жаловаться не принято.
Лоррейн поманила кузину к окну. На верхнем ярусе сторожевой башни оно было не одно. Над тем, у которого прислонилась она, в ровной бронзовой табличке была вытеснена надпись: «Да благословит нас Бог, и да убоятся Его все пределы земли». За широким окном пределы чужих земель видны были как на ладони. Через пару десятков шагов от замковых стен утёс стремительно обрывался, открывая зеленеющую по весне чащобу. Из небольшого свободного пространства между стенами и обрывом вырастали древние каменные столбы, похожие на тянущиеся к пасмурному небу персты гиганта, вмурованного в скалы. Они все были иссечены ветром и молниями.

— Внизу, видишь? Это Рилиг Глен, — Лоррейн протянула руку. — Его называют «фейским лесом». Но этот ещё наш, а вот там, — её палец вздёрнулся вверх, провожая взгляд Анноры, — уже начинается Благой Двор. Это земли Летнего короля. Когда я вернусь, мы там побываем, тебе понравится. А пока... Пока ты будешь за ними смотреть и учиться у старших. Как я когда-то. Теперь это будет твоя башня. Я... — она виновато оглянулась на пустой стол, — прикажу, чтобы тебе всё сюда принесли. Здесь бывает прохладно, но там в корзине в углу, — Лоррейн склонилась к плечу кузины и понизила голос, — лежит бутылка вина. И не какого-нибудь, а фейского! Отец не знает. Пойдём, я тебе покажу замок и снаружи тоже. Не всё, но что успеем, остальное сама. Справишься?..

Лоррейн отправилась в дорогу с чувством, что Аннора справится. Если не сразу, то старшие добьются от неё. Выбора у той немного. Конечно, было бы лучше ей находиться рядом все эти первые дни — хотя бы оборонять Аннору от надоедливых младших братьев, — но не страшно. Когда вернётся, у них будет достаточно времени, чтобы провести его вместе.

А прямо сейчас Лоррейн, признаться, чувствовала себя несколько не в своей тарелке. Оставив позади пусть неприветливый, но родной замок Мониак и оказавшись при королевском дворе, особенно шумном сегодня, она старалась не отсвечивать. Но находясь в первых рядах, Лоррейн, разумеется, потерпела в этом сокрушительное поражение. Однако нервозность больше не выдавала её. Как только король Каэрвента обронил её имя, всё было решено.
Прозорливости Драконобора можно было только позавидовать: он дозволил участвовать в походе и сыну предателя, дав шанс обелить имя, и девчонке из простого народа — наравне с самыми прославленными воинами короны, вроде сира Грейхаунда. Лоррейн кивнула соседу, с кем разделяла, можно сказать, общий долг. Их дома вместе прикрывали королевство людей с запада, только род Мониак имел дело с феями, сир Грейхаунд — с гномами Великой Границы. Надёжней соратника в этом походе представить было сложно. Может, ещё Билл, шутливо подумалось ей, да только тому вряд ли нужно соваться под фейские проклятья из одного лишь долга — а вот если с кого из них сапоги будут как раз, то тут, конечно, другое дело.
К стыду своему, про ученицу Мерлина Лоррейн тоже ничего не знала. Да и о самом старике представления у неё было немного. Отец как-то сказал ей, что ворожба королевского советника не имеет ничего общего с тем, как они служат Господу и откуда берут свои силы. Кажется, он его недолюбливал.

— Ну и компания, — шепнула она Грейхаунду и, удерживая спокойную маску, приблизилась к королю. Говорила она негромко. — Господин мой, мы прибудем ко двору короля Ллира, мы заставим его снять проклятье, но если это правда его рук дело... — леди Лоррейн покосилась на бедную Гвинет и королеву Фредерику, сочувственно покачав ей головой, прежде чем вернуться с вопросом к королю, — если это его вина, не хотите ли вы потребовать, чтобы он явился в Белую Цитадель с нами и сам ответил за то, что сделал?

Военный поход во славу половин завершился. Завершился очень странно — казалось бы, провально, но в то же самое время безусловной победой любви и моногамных отношений. Ипохондрию обыграли, но вовсе не те, кого она считала своими соперниками. Совершенно не зря разбушевавшиеся скарабеи загнали бедного Дисомния тогда в ту кладовку, где он обнаружил не принадлежавшую этой гробнице и неучтённую в его табличках единицу некронтир. Совершенно не зря она проснулась и тут же воцарилась, переняв кокошник у очень удачно всё забывшего владыки Деменция — кстати, где он? — и не зря были все эти поражения и лишь одна-единственная победа. Одна на четырнадцать миллионов возможных раскладов. Никакой мощи некронского сверхразума не хватит, чтобы вычислить, определить, обнаружить и найти достойную половинку среди войны и завихрений варпа — но она сама тебя найдёт.

Если бы Ипохондрия могла пустить по такому трогательному поводу слезу, она бы всё равно этого не сделала, это удел органиков с расшатанной нервной системой. Однако откровение поистине вселенских масштабов что-то изменило и в ней. Например, она перехотела спать. Одна. И, что уж скрывать, даже несколько пересмотрела своё отношение к органическим формам, которые ей теперь понравилось не только пожинать, но и пожимать. Тут наверняка не обошлось и без влияния леди Гекатомны, которая первой пошатнула её предубеждения касательно плоти, но главенствующая роль в сложной игре смертных, богов, демонов и машин осталась за Тариэль, предвидевшей всё, от начала до конца. Она сплела ту паутину, в которую попала механическая мушка с предвзятостью к органической заразе и замашками любовника-тирана, и напряжение в секторе лопнуло и разлилось — в спокойствии и зыбком перемирии.

Сколько жизней она спасла? И сколько сильных независимых женщин оставила независимыми?

Какой ценой?

Известно лишь ей одной. Счастливая беззаботная царица некронов с горящим зелёным взглядом об этом не думает. Вся её не-жизнь круто изменилась, так что забот хватает. Всё стало по-другому, военные ресурсы за ненадобностью необходимо было усыпить или куда-нибудь перенаправить, и даже сфере телепортации и жезлу расщепления они с Тариэль нашли применение получше, о каком сама Ипохондрия никогда бы не подумала. Правый и Левый были повышены и стали всячески уважаемы и, возможно, втихаря проапгрейжены ушлыми скарабеями, отчего у них появились политические взгляды. И хоть озвучить их они всё ещё были технически неспособны, Правого и Левого пришлось немедленно разапгрейдить обратно, чтобы деспотизму ококошенной Ипохондрии ничто не угрожало. Всё-таки сила некронов в единстве и беспрекословной готовности уйти на переплавку в случае чего. Никаких взглядов!
Мегаломантис долго не мог смириться с плот-твистом, за которым всё это время стояла рыжая шаболда. Испуская гауссовы молнии и ругань, он носился по коридорам, и жучки-рабочие, не успевшие улизнуть и захваченные его гравитационной платформой, носились вместе с ним и жалобно пищали. Потом Мегаломантиса отпускало — и их отпускало тоже.
Леди Свежеватель продолжила свои эксперименты с кройкой и шитьём, выпустив новую линию изящных и иногда смешных головных уборов из голов органиков. В качестве благодарности за безусловную поддержку её подруги Ипохондрии в течение всего похода, она подарила один из них, самый изящный и смешной, владыке Нердусу, и ему так понравилось, что с тех пор он не выходил на связь.
Дисомний запротоколировал этот случай в своих табличках. Как и всегда, он вёл протокол всего, что было необходимо, а огромной некронской гробнице необходимо было много чего, так что стопка табличек в его руках только росла. Огромное наследие из ценных и частично пошлых знаний для всего склепа должно быть закончено к тому моменту, когда мир-гробница, потеряв мотивацию к бдению и войне в этом секторе, снова начнёт медленно погружаться в спячку длиной в миллионы лет. Никакое из произошедших событий не запомнит лорд Деменций, словно это и был всего лишь сон.

А в спальне царицы, в том самом месте, где, собственно, и требовалось спать, никогда не будет тихо.

Сначала Со Ён не поняла, что Макс смеётся. Заслышав его серьёзный тон, она тоже обернулась к охраннику и сурово нахмурилась, готовясь обрушить на него свои неудобные вопросы. Вопросов, разумеется, не последовало. Как только в словах Кимуры проскользнул смешок, а Зубаир невозмутимо начал объяснять причины своего «странного» поведения, Со Ён поняла, что бледнеет. Глупая, тысячу раз глупая! Ну как можно быть такой дурой? Она как будто услышала голос бабки, её рука сама собой выпустила пистолет так быстро, словно ожидала получить ложкой.

— Я просто... Я подумала, что... Простите! — Со Ён тут же сложилась в поклоне. — Пожалуйста, не обижайтесь. Это от нервов...

Охранник был прав. Но она не знала, что сказать на это, как правильно выразить то, что чувствует. Это словами не объяснить. Мокрые глаза Такаямы, захлебывавшейся кровью, вытягивали из Со Ён всю её показную выдержку — даже сейчас, когда уже не видела их, но всё ещё не могла прогнать от себя. И она до сих пор не говорила с Кимурой о том, что произошло на улице И Цзюя. За пулю, попавшую Такаяме в шею, она не несла ответственности, но за те, что полетели в протестантов — да. И всё как будто было связано. Всё началась с её неправильных решений, она запустила это. Со Ён плаксиво шмыгнула носом. Сложно было не съёжиться, защищаясь от настырного внимания начальника. Нет, не объяснить ему. Зажмурившись, она с усилием помотала головой.

— Я в порядке. Работать могу. К тому же, если бы господин Пэн узнал, что я отлыниваю, мне бы не поздоровилось! Да и тебе заодно...

Со Ён сконфуженно улыбнулась, пытаясь ободрить немного и себя, и остальных. Она впервые обратилась к Кимуре так, по-свойски. Это вышло случайно — и совсем не смертельно, надо же. В этот момент внутри неё как будто развязалось что-то, позволив спокойно вздохнуть и расправить плечи. Всю жизнь она училась говорить с окружающими правильно. А оказалось, что можно и по-людски. И это приятно.
Люди умирали этой ночью. Она внутренне содрогалась от страха и думала о романтических глупостях.

— За поступление! — Анжелика приподняла стеклянную кружку с чёрным имперским стаутом, потревожив осевшую поверх шапку карамельной пены. — Отпразднуем как следует!

Она не стала подолгу зависать над печатной карточкой меню, быстро найдя знакомые названия. Мисс Морель показательно выбрала имперское пиво и закуски — к тому времени, когда каждый из них получил свой заказ, перед ней на стол опустилась тарелка, на которой горячие печёные колбаски с ещё кипящим на них сыром со специями были обложены соленьями и вымоченными в сметане и чесноке ржаными сухарями.

Анжелика особенно не налегала на пиво, тихонько потягивая из своей кружки, когда Шарль и Яноро уже заканчивали вторую, а за ней и третью, а Арчи обхаживал Фернанду. Она больше отвлекалась на разговоры, в основном в том конце стола, где расположились студенты постарше и «посерьёзней», нечаянно оказавшись между Фрейей и Неласир — и так же нечаянно при следующем заходе официантка поставила по кружке имперского тёмного перед двумя её соседками. Анжелика склонилась к Фрейе.

— Ну ты что, — она по-дружески пихнула северянку локтем. — Дуешься на меня типа? Из-за чего хоть? Из-за чего она на меня дуется? — Анжелика повернула лицо к эльфийке, ткнувшись плечом в плечо Фрейи, и зацепилась взглядом за её тёмные ладони на тёмном бокале пенящегося стаута. Она нетрезво улыбнулась. — Ты не знаешь?

Анжелика уже сменила пустую кружку на полную. Сложно было не отвлекаться на царящее за их столом веселье — которое уже выходило из-под контроля, подняв градус с застолья до настолья, — но у неё, кажется, была какая-то цель, с которой она решила притереться к этим двум. Анжелика точно не знала ещё, чего хочет, но повод для того, чтобы попасть в новый социальный кружок, выдался хороший, и она просто пользовалась.

— М-м-м? — отпив ещё и вытерев с губ пену, она снова потянулась к Фрейе, дыша в неё хмелем, жжёным ячменём и лукавством.

Следующий запущенный Анжеликой снаряд улетел в пустоту, потому что внезапно перед ним не оказалось никакой преграды. Её оппонент как-то странно обмяк и свалился на землю — и у Анжелики сердце в пятки ушло. Им же сказали, что заклинание не смертельно! Только этого ей не хватало. Не успела обосноваться на новом месте — уже мокруха! Или как минимум покушение.

— Эй! — она сделала пару осторожных шагов, как будто ожидая подвоха. Словно Арчи ещё в состоянии был отчебучить какую-нибудь идиотскую шутку. — Ты там как? Это что... я победила?

Она растерянно заозиралась по сторонам. Вокруг продолжалась пальба, но всё больше Анжелика чувствовала, как на ней останавливаются чужие взгляды. Вжав голову в плечи, она побежала к распластавшемуся на земле Арчи, на ходу приговаривая: «Нечаянно, я нечаянно!»

Арчи лежал в песке, подставив лицо солнцу, и премерзко улыбался.

«Придурок, — решила Анжелика. — Так и знала, что озабоченный какой-то».

Она всё-таки присела и потормошила его за плечо. Потом ещё, сильнее. А потом не удержалась и залепила ладошкой по щеке. Опасения подтвердились — пощёчина Их Милость не только не оживила, но и не убрала с лица эту дурацкую ухмылку!

— Помогите! — заголосила Анжелика, зачем-то снова замахиваясь. Над тренировочной площадкой раздался ещё один звонкий шлепок. — Он не реагирует!

Со Ён держалась позади Макса и Ливея. Мысль о том, что она постоянно наступает на остающиеся за Кимурой красные пятна, мучила её, но Со Ён послушно и молча шагала следом, опустив голову, стараясь не смотреть на свисающие с предплечья Макса ноги Такаямы и неуклюже переступая по хрустящему под каблуками стеклу, по мраморной и бетонной крошке. Никогда раньше она не задумывалась, как выпущенные с бешеной скоростью кусочки металла могут быть настолько разрушительны и неостановимы, что прошивают здание, как бумагу, разрывают и рассеивают само заключённое в нём пространство и любое движение, — когда она ступила на холодный и влажный от ночи газон, за их спинами пулемётные очереди оставили только пыль и тишину. А ей нравился этот холл, и нравился их просторный, но уютный офис. Она чувствовала себя очень комфортно в любимом кресле. Безопасно. Как она могла быть такой наивной?

С этого момента Со Ён больше не верит в безопасность. Она больше не знает, во что ей верить. Не в безопасность. Не в уют, не в иллюзорное благополучие и счастье. Дружбе тоже веры нет. Такаяма, может, думала, что они настоящие подруги, но Со Ён бросила её в самый важный в жизни момент — в последний. Но если только её спасут, думала Со Ён, если только... Уж тогда-то обязательно... Тогда-то она будет первой, кто станет дежурить у койки Такаямы дни и ночи напролёт. Тогда — да.

А теперь ей оставалось слушать переговоры Кимуры и Ливея и слепо кивать в ответ. Она всё понимает. Всё понимает, но плохо видит их лица, они — сплошь размытая мешанина пикселей, словно на записях сверхсекретных допросов или, может, тех фейковых интервью с порносайтов, которые Со Ён стесняется даже добавлять в закладки, наизусть помня адреса. Лица женщин на них обычно не цензурируются, но мужские — да. Почему? Может, сейчас тоже так? Поэтому охранник так на неё косится? Не в первый раз уже. Зачем?

Уже на улице, смотря на предложенный ей пистолет, Со Ён поняла, что если не сказать сейчас, потом будет поздно. Она протянула руку, но вместо того, чтобы взяться за рукоять пистолета, вцепилась Кимуре в запястье и, нарушая любую субординацию, притянула к себе. Она поднялась на носках и тихо прошептала ему в самое ухо:

— Этот странно на меня смотрит.

Со Ён коротко стрельнула глазами в сторону охранника и больше уже не вернула свой взгляд Кимуре. Она уставилась на его запястье, которое всё ещё крепко держала. Опомнившись, Со Ён осторожно разжала пальцы и положила их на рукоять пистолета.
Он ей нужен.

Со Ён вздрагивала каждый раз, когда тонкие стены офисов пробивали пули, когда в дальнем конце коридора раздавались шаги и незнакомые голоса обрывались оглушающим стрекотом пистолетов, который она даже не слышала — ощущала неприятным гулом в лёгких и ключицах. Прячась в нише, они с Такаямой жались друг к другу, и даже через бронежилет можно было почувствовать, как часто и сбивчиво они обе дышат. Стена сухо хрустнула где-то за их головами и Со Ён взвизгнула, запоздало пригибаясь, а затем машинально посмотрела на Юки. Выпустив её руку, та медленно сползала на пол, оставляя на стене облако из красных точек, перечёркнутое тонкой изодранной колеёй на облицовке.

— Юки! Юки, ты чего? — Со Ён подхватила её под локоть, но, не в силах удержать, упала на колени рядом.

«Почему она так смотрит на меня? — трусливо подумала Со Ён, запуская руки в карманы в поисках каких-нибудь салфеток. В следующую секунду, когда она потянулась к Такаяме, её руки всё ещё были пусты. — Пожалуйста, Юки! Не смотри на меня так. Пожалуйста!»

Запрокинув голову, Такаяма безуспешно елозила ладошкой по скользкой, залитой кровью шее и пыталась что-то сказать, но пробитое горло не давало ей — только красный ручей на коже становился гуще от этих усилий. Она всё понимала. От этого понимания, застывшего в её взгляде, Со Ён всю трясло, но оторвать глаз от лица подруги она не могла. Лицо замкнутой в себе тихони, вечно спрятанное за густой чёлкой, открылось, обращённое к беспокойным белым клиньям фонарей и к ней, и теперь было неестественно, пугающе живым. Со Ён накрыла ладонь Юки своей, прижав к шее так, что ей самой стало больно, но ничего не помогало — чужая жизнь толчками утекала меж её неумелых пальцев, тяжело наполняя рукав.

— Тихо, не бойся... Сейчас пройдёт, — приговаривала она, ужасаясь своему отражению в широких зрачках. Как, должно быть, страшно она выглядела, пытаясь врать Такаяме, которая в свои последние секунды запомнит её такой. — Сейчас, Юки. Сейчас пройдёт, ты потерпи.

Она запомнит, думала Со Ён, запомнит её такой — обещающей что-то, пока охранник дёргает её за локоть и толкает в коридор, оставляя Такаяму смотреть ей вслед и всё медленней, медленней шевелить губами. Шатаясь, Со Ён бросилась прочь, быстрей и быстрей, пытаясь не смотреть на свои красные руки, а только на дверь в конце коридора и на фигуру Кимуры рядом с ней.

Валерия была уважительна и сдержана, пока отец представил её Марку по всем правилам, но в её глазах плескался смех. Сложно было не веселиться, памятуя о том, как ещё вчера Марк пылко защищал её от «посягательств» Архипа, а вскоре узнал, кто она на самом деле. Валерия пыталась прочесть на его лице, о чём он думает: счёл эту выходку изобретательной и забавной — или банальной и несмешной? Может, обиделся на неё за враньё? Отец охарактеризовал его как очень умного, начитанного молодого человека, но мало сказал о его характере.

— Будете говорить обо мне? — шепнула Валерия и заговорщицки улыбнулась отцу, когда он направил её вверх по трапу. — Разумеется, я хочу послушать.

Ну том конце трапа её уже ждал новый телохранитель. Ещё вчера она не знала, как о нём думать, кроме того, что он хотя бы не очередной варвар, но с сегодняшнего утра — тем более теперь, когда встретилась с Гаем лицом к лицу, — решила послушать отца и дать проштрафившемуся вояке второй шанс. Соображений по этому поводу у неё было несколько, но главенствовала среди них одна простая и достаточно рациональная мысль: если Гай Эфиций хоть наполовину достоин доверия её отца, то он должен быть достаточно компетентен, и лучше ей не портить отношения с тем, кто в совершенно диком краю будет оберегать её жизнь. Да, звучало разумно до тошноты, но магистриан, на которого она теперь как бы работает, велел ей не дурачиться, а думать головой.

А может — она просто в отличном настроении сегодня. Поэтому даже купленная отцом рабыня ей понравилась, хоть и готка. Валерия по достоинству оценила её рост — та оказалась более чем на голову её выше, — густые тёмные волосы и умное лицо с прямыми бровями и долгим носом. Она была немного худощава, чувствовала себя не в своей тарелке и от стеснения двигалась немного неловко, но из взгляда её ещё не выбили живое любопытство, так плохо вязавшееся сейчас с написанной на лице осторожностью — и это полюбилось Валерии больше всего. Она просила найти ей смышлёную, хоть и не надеялась сильно, однако каким-то чудом отец всё-таки умудрился. Даже в этой дыре.

— Как зовут? — Валерия закрыла дверь в каюту и в упор уставилась на рабыню. — Надо же, какая ты высокая.

— Ангила, госпожа, — та склонила голову, исподлобья следя за довольной улыбкой Валерии, и замолчала, не зная, что ей отвечать на последние слова.

— Ну давай посмотрим. Ты же не дура? Мне дура не нужна. Грамоте обучена?

— Я могу... читать?..

— Это что, вопрос? Ты меня спрашиваешь?

— Я умею читать, госпожа.

— Ладно, хоть так. Но я потом всё равно проверю, что ты там умеешь, — Валерия задрала голову, теперь рассматривая готку как-то по-новому. — Ты не жмись. Не бойся тут никого, поняла? Только меня и отца моего бойся. Он тут самый могущественный человек. Пока мы с ним тобой довольны, у тебя всё хорошо. Ясно это? И с хозяйкой тебе, считай, повезло. Будешь делать, что я тебе говорю, соображай побыстрей, смотри внимательно за всем, что вокруг происходит, всё слушай и запоминай, потом мне будешь рассказывать. Всё, у нас куча дел. Давай помоги мне с одеждой.

Снаружи доносились крики, ходьба по палубе, стук и скрип дерева. Погрузка шла с раннего утра, и всюду было оживлённо. После утомительного вечера, проведённого в основном в ожидании, Валерию только радовала такая оживлённость. Пока одевалась, она не переставала думать о том, что же её ждёт на том берегу, между делом слушая голоса за дверью.

Паук смотрел на оборотня неотрывно. Он безусловно видел, но будто и не заметил, как выброшенная им паутина врезалась в стену и расплылась по ней радиальной сеткой. Это просто случилось. В его паучьей системе расчётов не было места такому понятию, как совершённая ошибка; восемь чёрных глаз тщательно изучали цель.
В следующий миг уже новые белёсые нити брызнули на камни, расстелившись перед ним по потолку тонким пологом. Быстро переставляя длинные ноги, паук двинулся вперёд. Он остановился, как только поравнялся с оборотнем, и завис, поочерёдно отделяя от потолка лапы и разворачивая свою огромную тушу. А затем упал.

Бани было страшно. Но боялась она не схватки с оборотнем — она уже победила огромного волка, заставив его удирать, трусливо поджав хвост, и многих врагов Калимшанская Львица побеждала прежде. Служительница Кошачьей Госпожи, она часто обращалась к этому облику, но иногда обстоятельства вынуждали её влезать в шкуру и внутренности кого-то другого.
И иногда чересчур сложный человеческий разум мешал Бани быть тем, кем ей нужно быть. Тогда она позволяла природе брать вверх над своим ненужным и неуместным людским опытом, чтобы сделать всё правильно. Тогда у неё появлялись инстинкты и, подчиняясь им, порой сложно было вовремя остановиться. Тогда она обнаруживала себя в тени старых руин перед высушенным трупом грифа, опутанным паутиной. Её паутиной.

В залитом кровью коридоре вдруг неожиданно стало тесно, когда в конце его появилась фигура волколака. Она казалась сгорбленной не своей отвратительной природой, а тем, что в этих каменных стенах ей не хватало места. Бани почувствовала себя подавленной, ей стало неуютно и душно здесь вместе со всеми, и непонятно было, как они станут биться с этой громадной и нечеловечески сильной тварью в этой тесноте. Даже находясь снаружи оржавевших решёток, калимшанская львица ощущала себя в клетке. Но там, где нет места львиной свирепости и силе, можно обратиться к хитрости и расчёту — и это тоже известный путь, каким принято ходить среди дряхлых барханов на далёком, далёком Юге.

Бани мягко положила ладонь на плечо стоявшего прямо перед ней сэра Бернарда, как будто удерживая того от поспешных действий.

— Вы только не бойтес-сь. Не бо... тес-с-с... — последние слова превратились для сэра Бернарда в шипение и странные сбивчивые щелчки, а рука соскользнула с его плеча безжизненно, словно по доспеху провели деревянной щепкой.

Бани уже не смотрела ему в спину, одновременно видя её и не видя. Фигура человека перед ней превращалась в её размножившихся глазах всего лишь в тёплую и дышащую мясную массу, перестав быть Пурпурным рыцарем, потеряв все свои ранги и цели, даже своё имя, как только выросшая позади него громада гулко расставила костяные ноги в идеальный восьмиугольник. Все потеряли свои имена, а каменный коридор потерял свою форму — верх и низ, право и лево больше не имели прежних значений, стены, потолок и пол разложились в одну плоскость, одинаково пригодную для передвижения и для охоты. Эта плоскость тревожно вздрагивала от каждого шага, от каждого вздоха, каждого толчка крови в этих тёплых силуэтах, которые в бесстрастных глазах паука уже плохо делились на друзей и врагов. Но где-то там, за их пугающей чернотой и безучастным расчётом хищника, плетущего свои изумительные и смертоносные геометрические ловушки, всё ещё была она, загорелая улыбчивая караванщица, непривычная к дождям и тучам, и сырому отчаянию этих незнакомых краёв.

Паук задвигался. Несколько похожих на колья лап оперлись о стену, их костяные коготки неприятно заскребли по её поверхности, но тут же вдоль каменной кладки брызнула липкая белая сеть, и скребущие звуки прекратились. Из-за спины сэра Бернарда тварь скользнула по стене практически бесшумно, забираясь всё выше и выше, и скоро длинная ломаная фигура, несущая за собой трепыхающийся мохнатый бурдюк размером с бочку, продолжила свой путь по потолку, пока под ней — а может уже над ней — тёплые цели с бьющимися сердцами начали потешную, иррациональную борьбу за свои жизни.

Вдруг замерший на потолке, паук в этот же миг пустил в самую крупную из целей струю паутины. Расчётливо. Рационально. Крупные глаза видели всё, но казалось, что неотрывно следили только за оборотнем. Строго вперёд. Длинные лапы механически переступали всякий раз, когда волколак двигался хоть на дюйм, поворачивая паучье тело, чтобы контакт равнодушных чёрных глаз никогда не прерывался.

— Я должна тебя помнить? — Валерия перевела взгляд на рабыню. Потому ли, что дочь послушно кивнула в ответ отцу, а может потому, что сама запомнила ту совсем юной, рабыня вдруг решила, будто и её нужно помнить. — Но я слышала имя. Мама, кажется, иногда говорила о тебе. Она обычно смеялась при этом. Я всегда думала, ты смешная, но ты нет.

Нет, совсем не смешная и улыбается неприятно. Но в этом, видимо, и был смысл. Только Валерия и так поняла, что за дверью опасно. Что опасно на Лимесе, и рабы здесь опасны. И даже с таким телохранителем ей находиться должно быть опасно, потому что телохранитель считает, будто её помнят. Будто она, вот смех-то, любовница. И считает, что должна заявить об этом, словно они обе участвуют в каком-то состязании. Но в каком? О чём она думает? Почему она вообще говорит, почему открывает рот, шевелит им? Издаёт звуки. Кто ей разрешил?

— Я вижу, отец тебя совсем избаловал, так что ты, конечно, можешь считать себя кем хочешь. Меня он тоже баловал всегда, вот только мне полагается, я была и останусь его дочерью, а тебе придётся проснуться. Вернуться к реальности, в которой отец занят покушениями, допросами да тем, что травит предателей собаками, а тебя держит рядом лишь оттого, что кто-то должен раздвигать для него ноги. Но попробуй не сделать этого раз или два, «любовница», и посмотрим, чьей стриженой башкой будут лакомиться собаки на следующей неделе, — она улыбнулась Тамар нежно и очень тепло, как, может быть, улыбалась только маме в самые интимные, доверительные моменты. В отличие от несдержанной аланки, дочь Константинополя умела притворяться и играть со своими эмоциями куда искуснее. Тем более теперь, вопреки обстоятельствам, в совершенной защищённости, когда ничто в мире не могло заставить её обнажить эмоций настоящих. Тем странней выглядело, как эти эмоции расходятся со словами. — А забудешь назвать меня госпожой ещё раз, до недели дело и не дойдёт. А теперь веди. Молча.

Всё так. Избаловал. А может, просто не до того ему здесь, чтобы с ней возиться и приучать к кнуту. И без неё проблем по горло. Вот и навыдумывала себе. Дома мать всегда была той, кто держала управление и семейными делами, и рабами в своих руках. Крепких, несмотря на их шёлковую изящность. Шёлк, однако, известен своей прочностью. А рабам всегда было известно, кто они, что и когда должны или не должны делать. Здесь же... Но Валерия не удивлялась: отец вот так доверяет людям, позволяет им слишком многое, а потом одумается — и давай на кострах жечь. А окружающие действительно не понимают. Всё же было хорошо. Как так?

Валерия всё ещё крутила в голове подслушанный ею разговор Архипа и второго, принесшего незадачливому центенарию слово Митры. Она беспокоилась оттого, что отец не принял её предупреждение близко к сердцу и как следует не допросил Архипа на эту тему.
И правда — бардак. Ух, посмотрела бы на это мама. Тоже спросила бы: как так-то? Валерия многому у неё научилась. Даже сейчас, пока говорила, чувствовала, что произносит её слова. И тоже задавалась этим вопросом.
Серьёзно одичал? Расслабился? А может, забыл? Столько лет служит эфемерному Риму и забыл, где он, этот Рим, и что Рим — это мы, а не они. Дом и семья, а не варварки-любовницы.

Валерия недовольно цыкнула. Стоило сбежать из дома — и теперь она всё больше начинает говорить и мыслить, как мать. Раньше она этого за собой не замечала.

— Эй-эй! Никто не умирать! — перепугавшаяся Шелтон спохватилась, кажется, слишком поздно. — Пусть она уходит. Тебе что, бугай, пятерых мало? Во! Послушай-ка дельную мысль, — она ткнула пальцем в Мирену и повторила: — Приведи нас. Разве это плохо? А она пусть уходит.

Шелтон обернулась, тщетно высматривая в тумане и рябящих в полутьме зарослях знакомый силуэт. Ринн нигде не было видно, но всюду её глаз выхватывал здоровенные орочьи спины, и можно было только надеяться, что подруге удалось сбежать, и максимум из того, что полетело ей вслед и достигло, были резкие крики зеленокожих.

Она враждебно покосилась на орков, зажимавших их в кольцо, и сжала кулаки, делая шаг назад вдоль обочины. Затем ещё. Пока не почувствовала, что Мири и Айсис стоят прямо позади. Её хвост зло хлестал траву, прибивая к размокшей дороге. Её узкой спины было недостаточно, чтобы закрыть их обеих. Шелтон была готова к драке, но сейчас не хотела её всей душой. Дьявол тебя побери, Ринн, зачем? Сумасбродная девчонка!

— Она просто испугалась! Просто испугалась, слышишь, ты! — Шелтон согнула руки в локтях, заслоняя кулаками лицо. Покрывающая её красные кисти чешуя вся была истёрта и сбита. — Мы же договорились!

Не так Валерия представляла себе эту встречу. В идеале она должна была подкараулить отца на корабле, на таком отдалении от берега, когда предпринимать что-то уже будет поздно. Буквально выскочить из ниоткуда и как припугнуть, мол, ну что, не жда-а-ал? Вот была бы умора! А теперь ей как-то не до смеха совсем стало, когда с той стороны забаррикадированной двери отец рявкнул так, что у неё чуть сердце в пятки не ушло.

Но он был рад. Она поняла это. И поняла, каких усилий стоило ему не выораться на свою безалаберную дочь прямо тут, при всех. Но вместо этого он был мягок и рад. А Валерия была на грани того, чтобы заплакать, и чтобы кинуться колоть ему в грудь стрелой, единственным оружием, какое оставил ей Архип, — или чтобы драпануть наутёк через окно. Но она выбрала швырнуть стрелу на пол и броситься ему на шею, ткнуться лбом в жёсткую ключицу и так стоять, сдерживаясь и давая подумать — себе и ему.

— Да, — просто согласилась она. — Если бы я знала, что у вас здесь людей убивают, подождала бы за забором. Пока ты со всем разберёшься.

Валерия задрала голову и, вытерев глаза кулаком, заглянула ему в лицо, очень внимательно всматриваясь в его огрубевшие черты. Это лицо она не видела слишком давно, настолько, что память врала ей, говоря, будто оно всё то же — но разум подсказывал, что это не так. Походная жизнь, казалось, не шла отцу на пользу, хоть он и предпочитал походы домашнему уюту и времени, проведённому с семьёй: сыновьями и двумя самыми близкими женщинами в мире. Эти две женщины, впрочем, немало сил приложили к тому, чтобы Луций так поседел. Поэтому ничего удивительного, если его приходилось искать где-нибудь на Дунае. Но это глупые бытовые шутки, над которыми мама в компании подруг могла бы посмеяться за бокалом фалернского. Это не отменяло того, что её дочь годами росла без отца.

— Ну ты совсем одичал, я смотрю, — Валерия нервно захихикала, как смеются люди, только что поборовшие плач. — Варваров себе в свиту набрал, колдунов, да деревню. Людей, говорят, жжёшь и собаками травишь, — она пальцем расправила ему слипшиеся на лбу волосы. В следующий раз, когда она посмотрела отцу в глаза, голос дурачащегося ребёнка стал крайне серьёзным. — А люди думают, что с этим делать, объединяются в братства. Под знаком Митры.

Она отступила, выпустив его из объятий и теперь широко и хитро улыбнулась, с концами растерев по щекам последние следы своей секундной слабости.

— Спрашиваешь, что произошло? Видишь, я уже работаю! Разузнала, что у тебя здесь и как. Ну что могу сказать? Бардак у тебя здесь. Колдовство, — она указала на брошенную стрелу, — убийства, кражи, изнаси... — Валерия вдруг стушевалась, переступила с ноги на ногу и сложила руки на груди, обхватив себя за плечи. Словно закрываясь от наказания, которое всё равно не последует. — Насчёт этого... Ты, наверное, всякой мерзости уже услышал. Но ничего такого не было. Была одна, ну, неприятность. Я даже не знаю, с чего начать и как, чтобы из-за этого кто-нибудь опять не сгорел на костре. В общем, я сперва не хотела... тебя... видеть... — Валерия тяжело сглотнула. — Я решила, будет очень умно, если залезу к тебе в кабинет — ты знаешь, как, — и из твоих документов узнаю, когда и на чём ты уходишь в море. Затем проберусь на корабль, ну а там уж...

Теперь она смотрела на Луция виновато. И не потому, что копалась в его вещах и всем этим могла доставить магистриану немало хлопот, и не потому, что кто-то из-за неё мог пострадать (и неизвестно ещё, не пострадает ли), и даже не потому, что избегала с ним встречи, делая всё у него за спиной. Ей стало стыдно, что это и был весь её план, что она не смогла придумать ничего получше. Что это даже как-то недостойно дочери Луция Цельса Альбина. Что всё её приключение на вилле — это, в общем-то, череда досадных промахов. Что ей ещё учиться и учиться — не просто думать на десять шагов вперёд, а думать своей башкой.

— Ты не сердись, я просто... Я только... случайно попалась. Центенарию твоему, Архипу. Он меня повал... Схватил меня. Ну, то есть да... Повалил, да. Было такое. А это увидела рабыня, а потом уже все рабы об этом знали, а потом Марк Аврелий и твой прокурсатор, этот варвар, Эморри, нашли нас с Архипом, когда он меня обыскивал, и мне пришлось притвориться, что я это не я. А ещё, что он меня, вроде как, ну, полапал немного, — она поняла, что краснеет. — Я не знаю, зачем. Я запаниковала. И решила, что если назовусь твоим именем, будет гораздо хуже, а в итоге эта история так запуталась.

Валерия выпалила всё без утайки, врать не имело смысла. В подробностях тоже смысла не было никакого, отцу уже наверняка составили по пять отчётов с разных точек зрения, так что всей необходимой информацией он давно владеет. А если ещё нет, то будет с минуты на минуту. И важно было только то, станет она себя выгораживать или нет.

— Но ты же не только про это спрашиваешь? А о доме. О том, как я столько времени... Без тебя и вообще. Добиралась сюда как. Мне теперь столько всего хочется тебе рассказать! Но, наверное, не тут?

Шелтон медленно поднялась во весь рост. Также медленно поворачивая головой, она огляделась, зыркая на вышедших из леса громил с оторопью подростка, впервые попавшего на взрослую вечеринку. Орки! Настоящие! Да она их в жизни не видела никогда — но, конечно, сразу догадалась, что это они! По крайней мере, выглядят как орки. И говорят как орки. В смысле как дети, практически по слогам. Буквально всякий, кто хоть немного поколесил по миру и встречал орков однажды — то есть каждый третий завсегдатай их любимой таверны, — точь-в-точь такими их и описывал. Здоровые. Вонючие. И тупые. А ещё злые, но это могло быть и неправдой. Но самое главное — любят драться! Шелтон очень хотелось проверить, насколько зеленокожие бугаи в этом хороши. Ну очень. Не насмерть, конечно, а так, на интерес. И хоть результат, честно признаться, был достаточно предсказуем, её это не волновало. Вот только... Она не могла втягивать в безнадёжную драку остальных. Вообще никого, и уж тем более своих друзей. Вряд ли Арсин мечтал сейчас получить в нос кулаком, размером побольше его головы. Не на это они подписывались, когда брались за своё важное дело.

А хотя...

Вообще-то, вдруг подумалось ей, не такое уж и важное дело, чтобы из-за него пропустить встречу с целым орочьим вождём. Камни какие-то дурацкие. Никуда они не денутся, они же камни, а не яблоки. Не испортятся. К тому же... мысль о кулачном бое с орком один на один уже крепко засела в её голове. А что если вождя на бой вызвать? Ну, ненароком так. Вот он им скажет, что хотел сказать, а она ему потом: а давай. А он такой: а давай!

Шелтон аж вся затряслась от возбуждения. Кровавая пантера мог это даже заметить — настолько её силуэт дрожал в льнувших к телу листьях и каплях дождя. Но затем марево рассеялась. Она больше не нуждалась в его защитном участии. Она была абсолютно готова к посещению орочьего лагеря хоть сейчас!

— Я согласна! — Шелтон первой выбежала из кустов с поднятой рукой. — Только лошади наши с нами пойдут. И жрать вы их не будете!

— Пошли вон, — единственное и последнее, что выскользнуло через закрывающуюся дверь, когда арестантка, не церемонясь, выхватила у рабов посуду с едой и кувшин и тут же буквально выпинала их за дверь, толкая в задницы пяткой.

Не до церемоний ей сейчас было, Воробушек не могла терять ни секунды, и как только дверь захлопнулась, она тут же, опустившись на пол и поставив поднос рядом, прильнула к ней плечом. С Архипом снова был кто-то ещё, кто-то для него важный и с кем ему есть о чём поговорить, поняла она, вслушиваясь в обрывки разговора и между делом вгрызаясь в кусок мяса и сразу следом заталкивая за щеку сыр. Воробушек не ела давно, и сейчас не могла поверить, как плохо пережёванные куски проваливаются в неё, но она не чувствует насыщения. Это было похоже на... Одним из ярких воспоминаний за время её путешествия — ещё в достаточно сытные дни — был заброшенный римский колодец у дороги через пшеничное поле. Аннона и Церера плохо присматривали за этим местом — неудивительно, всему виной был этот старый колодец с покосившейся стелой антагониста Юпитера, возведённой здесь, наверное, ещё во времена, когда эти земли только попали под власть Рима, но пока не были засеяны римским хлебом. Следы засухи видны были на этом поле даже ей, ничего не понимавшей в уходе за землёй. Она захотела набрать воды, и тогда при ней ещё была тонкая сапаровая верёвка, но не смогла разглядеть внизу ни отблеска и не услышала ни всплеска, даже бросив камешек, — однако просидела перед колодцем добрые полчаса, вглядываясь в мистическую тьму. Её тонкие чувства уловили на дне, где сгустилась самая чернота, настоящую причину засухи — или так ей подсказало разыгравшееся воображение, заставившее поверить, будто нечто, сидящее там, в глубине, пытается выпить даже её, и Воробушек обнаружила себя клонящейся вниз... Сейчас она клонилась к двери, запертая на вилле далеко от того места, но колодец ещё был при ней — обтянутую белой кожей дыру в области от рёбер до таза не могла завалить падающая и падающая туда еда.

Воробушек не поняла, в какой момент отставила посуду так, чтобы не помешала, если дверь вдруг откроется, и вернулась к созерцанию стрелы, что ей дал Архип, и странной, маслянисто-чёрной крови на ней. Да, она уж изрядно подсохла, но Воробушек видела кровь, старую и свежую — эка невидаль, — а тут было что-то другое, что ассоциировалось у неё в уме с маслом, засохшим и оттого мерзким наощупь. Мерзким, но Воробушек не переставала трогать его пальцем. Сложно перестать это делать, как сложно было перестать смотреть тогда в колодец. Как сложно сравнивать эти два ощущения — или сложно отделять, потому что они были одним.
Ей помогла суматоха снаружи и открывшаяся дверь. Девчонка быстро подобралась и отскочила на середину комнаты, так что заглянувшие внутрь Татион, Архип и его неизвестный Кассандре знакомец застали её испуганной и несобранной. И со стрелой в руке. Она неуверенно улыбнулась. Улыбка это могла означать, что арестованная не задумывает ничего дурного, просто держит в руке стрелу, подумаешь, а ещё — что Архип всё-таки дурак.

— Я поела, — первым делом доложила Воробушек, отметив про себя, что чувство голода, разросшееся в ней, только когда она увидела перед собой еду, действительно отступило. Злая магия колодца не властна над нею больше. — Что происходит? Кто напал?

Она отошла в сторону, давая Архипу возможность сдвинуть кровать к двери, только кивая на его объяснения и зыркая на одноглазого мужчину. Взгляд цеплялся за отдельные элементы в его облачении, а ноги сами сделали шаг к стене, прочь от него. Эвпатрид упорхнул и не возвращался. Воробушек вдруг поняла, что он не желает приближаться к одноглазому, боясь не то что попасться на глаза (ха-ха), хотя он всего лишь безобидная непримечательная птичка, а вообще очутиться рядом. По причине, становящейся для неё всё яснее.

— Кассандра Каликсия Ревоката. Так меня зовут, почтенный Тиест, — Кассандра вовремя сообразила ответить и склонила голову, исподлобья всё ещё разглядывая странные бусы, обвившие руку мужчины, и его посох. Он что, какой-то... ведун? Может, она ошибается, но судя по их взаимодействию с Архипом — ведун на службе магистриана? Вот это да! Она и представить себе не могла! Но откуда? — Рада знакомству...

Глупость какая. На виллу напали, хозяин и его высокородные гости в смертельной опасности, Архип, вон, сам не свой — а она рада знакомству? Но Воробушек предчувствовала, что прямо сейчас ведун Тиест может и знать причину её радости. Или, вернее сказать, беспокойства. Радостью назвать это было сложно.

— Архип, мне нужно оружие, — вдруг сказала она и покосилась на центенария. — Не то чтобы я тебе не верю, но если... если на меня нападут, я хочу защитить себя сама. И не стрелой же мне в них тыкать!.. А что это у тебя, Архип?

Она всё-таки ткнула стрелой, указывая на болтающийся по груди Архипа шнурок.

В отличие от многих авантюристов, берущихся за опасные задания вроде доставки горсти уродливых камней, Шелтон не приходилось вооружаться. Из всего арсенала колюще-режущих предметов у неё обнаружился при себе один только нож — и то чтобы яблоки резать да, может, в зубах ковыряться, как заправский бандит. Облачённая в простой кожаный доспех, она создавала впечатление не только плохо подготовленного, но и излишне уверенного в себе приключенца, который, только выйдя за городские ворота, тут же окончит свой путь в ближайшей канаве. Её это не заботило. Были ли это небожители, которых славят в шумном городе Невервинтере и на всём Побережье Мечей, или древние и непостижимые правители Ада, но кто-то с рождения наделил её даром самоуверенности и потрясающей недальновидности. Переживать о том, что их приключение может закончиться как-то плохо, рогатая бестия из невервинтерских трущоб считала излишней суетой и ниже своего достоинства.

«Ну что может пойти не так?» — думала она, набивая рюкзак красивыми шмотками и заворачивая в тонкое одеяло бутылку вина и пузырьки с духами. Последнее могло казаться странным — она же всё-таки в поход собирается, а не на вечеринку, — но Шелтон видела в этом определённую стратегию. В Сильверимуне их ждала некая важная леди, и перед ней Шелтон не хотела бы ударить в грязь лицом, мол, они тут в Невервинтере все какие-то оборванцы и на доставки камней нанимаются от безысходности. Да и мало ли каких ещё высоких шишек можно будет встретить? Там, глядишь, в телохранители кому-нибудь набьётся — и всё, жизнь удалась!

Так она подытожила и отложила эту мысль, в разгар дня уже размышляя над информацией, которую раздобыли Арсин и Мирена. Вариантов у них было два, но обсуждать, как ей казалось, тут было нечего. Кто в здравом уме потащится через горы или по Долгой Дороге, когда путь вдоль кромки Невервинтерского леса обещал выйти приятной прогулкой с безмятежными видами? К тому же, если говорить о возможных попутчиках (или конкурентах), торговые тракты снова проигрывали. Каким-то образом она пришла к заключению, что Роальд и его компания говнюков отправятся через Фандалин. Это вероятней всего. Шелтон достаточно было только представить этого надутого индюка, чтобы у неё сразу зачесались руки. В её воображении надменная физиономия Гаверта так и напрашивалась на затрещину.
С другой стороны, Лизолетта Карсен, волшебница и «просто душка» наверняка поведёт свою группу по тропе через деревню лесорубов. Дальше думать уже не имело смысла. Приятней ехать по той дороге, по которой ездят приятные личности — это ж просто как дважды два! Шелтон не особенно вдавалась в суть аргументов своих товарищей в пользу того или иного пути, у неё была своя логика. И ничего удивительного в том, что она тоже работала: дорога, как ни странно, была выбрана единодушно, а тифлинг осталась довольна уже тем, что ей не пришлось предъявлять свои несомненно крутые, но чуточку ребячливые доводы.

Она с удовольствием взяла себе белоснежного скакуна, от которого отказалась Ринн. Ей понравилось, как контрастно выглядят её красные руки на белой конской шее. В голову лезли пошлые сравнения из плохих стихов. От крови на снегу до лепестков роз на мятых простынях — эти два цвета почему-то всегда соседствуют в балладах самых худших из бардов.

— Что это ещё за Тандертри? — ворча, Шелтон влезла в седло и запустила пальцы в жёсткую конскую гриву, принявшись заплетать пряди в череду аккуратных косичек. — Поди-ка дыра какая-нибудь... Эй! Ринн! Наперегонки? Да я тебя уделаю!

Бросив своё занятие, она вцепилась в поводья и пришпорила коня.

Опустив лицо в удобную выемку, Жанна щурилась от удовольствия и против воли улыбалась, что-то едва слышно мурлыкая, и думала о том, что Голбахар тоже должна бы уметь делать хороший массаж. А если не умеет, то нужно научить. Научить точно так же чертить по спине пальцами, повторяя изломы её острых лопаток, правильно водить ребрами ладоней вдоль позвоночника и разгонять засевшую в теле усталость уверенными, широкими мазками по рёбрам. Иной раз у неё перехватывало дыхание, когда Неласир вдавливала сильные пальцы ей в спину — но тут же размазывала эту кратковременную боль, оставляя одно только тепло, медленно разливающееся по мышцам. Да, вот так. Вот здесь. А затем давила на поясницу, опускаясь ниже, чтобы размять дворянскую жопку, а после... Жанна распахнула глаза и чуть не подпрыгнула на каменной плите, когда почувствовала пальцы Неласир между ног. И вдруг испугалась ещё сильнее, когда поняла, что это происходит уже какое-то время: эльфийка настойчиво гладит её по внутренней стороне бёдер и сжимает в ладонях ягодицы, как будто случайно соскальзывая между ними и задерживаясь нарочно, массируя там скользкими пальцами, — а она уже не напевает что-то беззаботное себе под нос, только дышит тяжело и неосознанно приподнимает таз навстречу её рукам.

«Никакой это уже не массаж, — осенило её. — Это ласки!»

— Не... Неласир, ты чего... Мы так не догова... Уф-ф!.. — Жанна приподнялась на локте и повернулась, чтобы схватить эльфийку за запястье, но не смогла сообразить, что ей делать дальше. Она посмотрела ей в лицо рассеянно, со смесью беспокойства и влечения одновременно, и какое-то время было неясно, о чём она попросит: продолжить или остановиться. Но похоже, что благоразумие всё-таки взяло верх, и Жанна, осторожно выпустив руку Неласир, нахмурилась и отвела взгляд, тихо бросив куда-то в сторону: — Ну ты не наглей! Пожалуйста. Не при всех же...

Она начала подниматься, аккуратно выскальзывая из-под эльфийки и елозя коленями по тёплой плите. Жанна старалась не думать о том, как самоподогревающийся камень медленно высушивает смешавшиеся влагу и пот после их с Неласир тел. Эти странные заигрывания совсем выбили её из колеи.

— Дура, что ли? — напоследок добавила она, прежде чем убежать за своими вещами. — Смешно тебе? У меня теперь всё зудит.



На уроке мастера Лоренцо она всё ещё вынуждена была смотреть на спину Неласир. Первые несколько минут Жанна видела только её, и ей почему-то казалось, что тёмная эльфийка прекрасно об этом знает. Но вскоре ей удалось переключиться на суть занятия, благо мастер Лоренцо был из тех людей, которые могли быстро собой заинтересовать. Она начинала понимать, почему мама так настойчиво требовала от неё уделять внимание не только самим урокам, но и преподавателям, и не брезговать заводить знакомства. Академия полна удивительных людей.
Алхимия тоже показалась ей достаточно увлекательной, хотя к смешиванию реагентов Жанна подходила с некоторой опаской и тройным перерасчётом. Она ещё помнила случай из детства, когда старший брат из эксперимента поджёг горсть пороха на подоконнике в своей комнате и остался без бровей. Пример Эстерхази был ещё более красноречив. А мама всегда говорила, что дочь у неё растёт красивая, и потерять эту красоту было бы страшной растратой. И Жанна с ней в этом была полностью согласна — но не меньшей растратой было бы отказаться от преимуществ, которые даёт алхимия, так что она впитывала знания, как могла.

От светлого, с минимальной ферментацией самхафского чая она тоже отказываться не стала. Уткнувшись носом в чашку, Жанна дотошно (но незаметно!) рассматривала внутреннее убранство жилища Арчи. Странно. Её семья, достаточно обеспеченная, всегда являлась противницей роскоши и излишеств, но прямо сейчас, утопая в чужом вычурном кресле, Жанна почему-то чувствовала себя чертовски хорошо и уютно. Прямо как дома.

— Настоящую полицейскую форму? Это здорово облегчит нам жизнь! Ну ты даёшь! — Жанна одобрительно изогнула бровь, взглянув на Арчи как-то по-новому. Он стал чуточку выше за последние дни? Она опустила чашку на блюдце, которое уверенно держала на пальцах другой руки, и потянулась за конфетой. — А я, к слову, тоже времени зря не теряла. Связалась кое с кем, и теперь у нас есть инструменты: верёвки, ломик, может, даже отмычки и, кхм, абордажные крюки. Я серьёзно. Можно устроить полноценный штурм по «Стратагеме скрытой агрессии» Бернардино. Читали? Её год назад переиздали, могу дать почитать.

На кону благополучие Веймута. Судьба целого дома. Жизнь ребёнка. Вознаграждение.

Бани вполуха слушала доводы мага и видела перед собой исполинское чёрное дерево, пьющее кровь, и ползущий во все стороны от него полог из костей. Как далеко в лес он расширится? Когда выйдет за его пределы? Когда в груду звериных костей начнут падать человеческие черепа? Эта картина не давала ей покоя. Она как-то была связана с тем, что Бани не смогла найти путь назад. Чем больше думала, тем сильнее она в этом уверялась, тем крепче в ней укоренялось чувство, что они так и не вышли с этой костяной поляны, с земли Волчьего бога. Будто его угодья — это даже не место. Это не где. Это как. Как страх, который они понесут с собой. Который уже принесли в дом старика.

Жизнь ребёнка. Жизнь. Вознаграждение.

Бани с лёгкостью разменяла бы жизнь ребёнка, чтобы избавить родной дом от волчьего гона и страшного пира на костях. Малая цена за гармонию и покой. Гармонию. Южанка покосилась на возницу. Затем скользнула взглядом по синему пятну в тесной повозке и задержалась на Рамунде. Мрачная решимость, с какой жрец Хельма держал на руках тельце Фили всю дорогу через лес, будто не из одного лишь долга, будто мёртвый мальчик был ключом ко всему, постепенно начала передаваться и ей. Смерть малыша Фильдора больше не казалась ей естественной, обязательной ступенью в бесконечном природном цикле увядания и цветения. Может, по чистой случайности, но она стала частью чего-то большего, чего-то чудовищного. Вторжения? Чёрное дерево, неизвестно как появившееся в Королевском лесу, почему-то казалось ей теперь началом вторжения. А они, как первые беглецы, прятались от него в повозке с овощами и с трупом ребёнка на руках.

— Нам не за что оправдываться. И не перед кем, — Бани подала голос, прислушавшись к переговорам спутников. — За нас могут поручиться власти. Кастеллян сказал, что уже послали гонца в Сюзейл. О пропаже мальчика скоро должен знать весь Кормир. Нам везде обязаны будут оказать помощь. Или куда ещё, по-вашему, мы могли выйти из Королевского леса?

Небольшая подначка в последнем её вопросе плохо вязалась с задумчивым видом калишитки. Похоже, она и сама уже не была уверена, что их поисковой отряд до сих пор блуждает по Кормирским землям. Что он не нашёл нечто сверх того, что должен был. Что находить не следовало.

— Нам нужен приют, — шёпнула она спутникам, бросив взгляд на опечаленную пару, но не решаясь пока беспокоить. Её брови поползли вверх, когда Бани различила в разговоре старика и женщины в чёрном знакомые слова. — Мы должны расспросить их, — она согласно закивала вслед своевременному вопросу Альберта. — Нужно понять, что здесь происходит. Мы вляпались во что-то... Çok korkutucu. Очень, очень плохое.

Бани вышла из леса, поравнявшись с сэром Верноном. Как и сэр Вернон, она подняла и показала старику свои пустые ладони — универсальный и понятный каждому жест доверия. Она искоса взглянула на рыцаря. Может, сложись всё иначе, они уже были бы далеко отсюда, найдя путь по жёлтым меткам до того, как ночь окончательно обрушится на Королевский лес и жёлтое сольётся с чёрным. Тетирские, калимшанские, амнские скакуны, выносливые и умные, были ей примером зверя, в кого она могла бы изогнуть свои мышцы и кости, и кто понёс бы смелого от вина рыцаря и мёртвого мальчика в синих одеждах даже через кусты и буреломы, и через настырный волчий вой. Но беспечному паладину стоило бы бояться не рыскающих в ночи хищников, а собственных слов. Хороший всадник или нет, эта поездка превратилась бы для него в сущий ад.

Бани чувствовала на себе печальные взгляды запряжённых в повозку лошадей. Они её понимали.
Лошади всегда смотрят с сожалением и тоской по тем, кто возлагает им на спину седло.

Южанка обернулась и поманила из леса остальных. Старик и так напуган, а они всё появляются и появляются из темноты один за одним. Она бы предпочла успокоить его и показать, что они, хоть их много и все вооружены, здесь не для того, чтобы таиться в кустах и нападать на нечаянных путников.

— Мы заблудились, — Бани произнесла это без тени стеснения. Она помотала головой по сторонам и пожала плечами, пытаясь объясниться со стариком на языке жестов.

Даже как провожатой, ей не было стыдно ни перед ним, ни перед своими спутниками. Иногда так бывает. Случается, лес не хочет выпускать тех, кто ступил в его пределы, назад. И тогда даже самые опытные следопыты попадаются на его уловки. Ей не в чем было себя винить.

Она сделала, что могла. Но Фили теперь умрёт.

Шелтон совсем не выспалась и оттого зевала всю дорогу. Спросонья она даже не совсем отчётливо припоминала, к кому конкретно они все идут и по какому поводу. Какой-то архимаг, какое-то поручение. В любом случае, она не представляла себе такого поручения, с каким не могла бы справиться их шумная и дерзкая компания. Подробности рассказа пьяницы Хартара терялись где-то в обрывках воспоминаний о вчерашнем выступлении Аделии и последовавшим за этим возлиянием — чем-то ей нужно было запить привкус собственной крови, оставшийся после неудачного боя накануне. Уже перед сном кто-то заботливо протирал ей разбитую скулу тряпкой, смоченной в алкоголе — наверняка это была Айсис, — а Шелтон отмахивалась и хвалилась, что это сущая ерунда и она ещё не один такой бой выдержит. Мысли о поражении отпустили эту любящую почесать кулаки задиру ещё вчера — у неё, теперь на ходу убирающей за рога спутанные волосы липкими пальцами, никогда не получалось корить себя за неудачи или дуться на что-то слишком долго.

А пальцы были липкие от съеденной с утра груши. Шелтон их облизала, конечно, и даже не раз, но к ним всё равно приставала всякая грязь из карманов. Она в очередной раз вытерла ладони о штаны, как раз когда их группа нерешительно замерла напротив двери в архимагову башню. Тифлинг задрала рогатую голову и несколько секунд пялилась в окна верхнего этажа, но ничего там не видела. По её разумению, раз уж у архимага есть башня, то сидеть он должен непременно на самом последнем этаже. Три этажа — это, конечно, какой-то любительский уровень... но не ей судить, она ж не архимаг.

Как и прочих, заговорившая статуя застала её врасплох. Шелтон недоверчиво покосилась сперва на саму статую, потом на Арсина, любезно с ней заговорившего, а после, встряхнувшись, невозмутимо прошла вперёд. Уже у самой двери она снова рефлекторно вытерла о штаны руки и как следует размахнулась.

— Эй, старый хрыч! — раздался грохот, когда она нетерпеливо начала дубасить по двери кулаком. — Открывай! Мы за посылкой пришли!

— Архип, — из-за двери вновь раздался тихий смешок. — Ты что, дурак?

И Архип мог услышать, как арестантка со вздохом поднялась, а затем в комнате раздались её шаги, словно она уже сказала всё, что хотела, и теперь, оставив бедного центенария раздумывать над этим глубоким и сложным вопросом, снова отправилась валяться на кровати и смотреть, как льющийся с окна свет причудливо размазывает по стенам тени от занавесок. И дожидаться обеда, конечно. Более важных дел у неё не было и уже не будет до самой встречи с магистрианом.
Но Воробушек прошлась по комнате кругом, возбуждённо обхватив себя за плечи. Если б только мог Архип видеть, в какое состояние привела девочку первая часть его рассказа! Мольбы увлёкшегося ею солдафона произвели на Воробушка куда меньшее впечатление, чем новости о призраках и тайной ворожбе колдуна, обитающего в непролазных чащах у границ цивилизованных земель. Это всё правда! Там, где кончается Рим, начинается настоящая чертовщина! Вот туда-то ей и надо!..

Где-то над головой заскрежетали по сухой черепице крошечные птичьи лапки, и в помещение вновь прокралось беспокойное воробьиное чириканье. Гостья полупустой комнаты остановилась и склонила голову, прислушиваясь. С секунду спустя её лицо побелело, она переступила с ноги на ногу, от посетивших её мыслей неосознанно сжав колени, однако ей понадобилась совсем немного времени, чтобы взять себя в руки. Когда Воробушек подлетела к двери и принялась дёргать за ручку, вдобавок легко попинывая дверь мыском, её голос снова стал насмешливым.

— Центенарий Архип, — теперь, когда тот обмолвился, что это его первый день в новой должности, Воробушек почему-то испытывала необъяснимое веселье, называя его так. По её мнению, повышение по службе не пошло Архипу на пользу, добавив не только обязательно сопутствующей головной боли, но и настоящих, неразрешимых для его бедовой головы проблем. Последним, как приложившая руку, она теперь даже немного гордилась. — Честное слово, мне и потешаться над тобой уже как-то неловко. Ты такой же хитрый, как Атлас. Ты зачем это всё навыдумывал? Что это за план такой у тебя? Я ведь ни про какое изнасилование ни слова не говорила! Я сказала, ну... сказала, — она как будто стушевалась на секунду, — сказала что сказала! Сказала как есть! А ты сначала дуться на меня решил, как несправедливо обвинённый, а теперь, значит, вину признал и прощения просишь?

Совсем запутался центенарий. Навыдумывал себе невесть что. Да какой же ей прок про изнасилование говорить? Тем более теперь, когда она узнала, что врач может заявиться в эту самую комнату в любую минуту. И хоть он её даже касаться не должен... там, но если будет очень нужно, её не спросят, патрицианка или нет. Не дадут ей выбора. Воробушек возмущённо надулась. И этот туда же — сам знает, что ничего не было, а в небылицу, которую глупые рабы растащили уже по всей вилле, верит. Словно и у него совсем никакого выбора нет. Как же тошно это! Погано. И от этого она сбежала — чтобы что?..

— Ладно, Архип, ты меня не так понял, — Воробушек снова подёргала ручку двери. — Давай договоримся. Я ведь если захочу, чтоб тебе плетей дали, так тебе дадут. Ты не забывай, кто я, — похрабрилась она. — Но если ты мне расскажешь... ну, про вчера... Расскажешь ещё про тот лес? Ты же не выдумываешь, всё правда? И вепрь, и волки, и кровь чёрная, как вар? И может... У тебя осталось что-то с той битвы? Я хочу посмотреть. Дашь посмотреть? И тогда я, ну... может, смягчусь. Считай, что и не было между нами ничего. А, и поесть мне принеси!

— Не хочу записку, Пат, — Воробушек упала на кровать. — Выдумаешь тоже. «Отнесу, кому скажешь». Да уж известно, кому. Будто у меня большой выбор. Не домой же я буду письмо писать, в самом деле.

Она перевернулась на спину и потянулась, задумчиво глядя на то, как полощутся на стене бросаемые занавесками тени, и как их режет тонкое лезвие света, бьющее меж ними, но только дунет ветер — и они срастаются заново.

— Зачем ты сказала тому, молодому, что хочешь спрятаться на корабле от отца? Что, по-твоему, он сделает, чем тебе поможет? Да и все они? Недолгим вышло твоё путешествие. Сбежала от родителей только затем, чтобы тут же к ним вернуться. Вот ведь ирония судьбы.

— Серьёзно? Вот это ты придумал, пока меня допрашивали и передавали с рук на руки? Очень остроумно, — девчонка резко села на кровати, хлопнув кулаком по белью. — К тому же... Зачем мне было врать? Я сказала ему как есть.

Ей не верили, понять это нетрудно. У центенария было больше всего оснований — при мысли об этом Воробушек не могла не усмехнуться, — однако и варвар-этериал, назвавшийся Эморри, всего лишь принял её слова к сведению, сложив вместе с остальными, словно камни в кладку; все они, разных форм и размеров, должны были выстроить ему башню, с которой будет отчётливо видно всё как есть. Наверное, так и должна выглядеть его работа. Он работал. И не похоже, что он в интересах занимать чью-либо сторону, её или Архипа, и то, что он не римлянин, безусловно ему в этом помогает. Самым податливым к её представлению оказался куриал Марк Аврелий — к чести или стыду своего древнего рода с владениями на перекрёстке Постумиевой и Анниевой дорог, он, кажется, сильнее прочих проникся её вдохновенным признанием. К нему она дорогу нашла — и нашла бы, может, ещё не одну, пересекающуюся с остальными путями в его сердце, не случись всё так быстро, не будь с ним варвара Эморри, не будь много других «не». Но хотя бы так. Его стараниями она не сидит сейчас в каком-нибудь погребе — а всё оттого, что действительно позволила себе быть искренней, почти коснувшись в разговоре своей настоящей мечты. Но не коснулась, остановившись где-то посередине, испугавшись, что даже человек вроде Марка Аврелия станет над ней смеяться. Хватит с них со всех только части правды. Она бежала от воли отца, от предстоящего брака, одна мысль о котором была ей сейчас ненавистна, и от жизни с человеком, которого она никогда не полюбит. Думала спрятаться на корабле, лишь бы отец не прознал. А дальше будь что будет, пусть спохватится, пусть бесится, пусть мечет молнии, как Зевс-громовержец, но поздно — она будет чувствовать себя непобеждённым титаном. Посреди моря-то он корабль не развернёт? И уж тем более не вернёт её назад, когда судно войдёт в устье Борисфена, куда лежит её путь.

Миссия магистриана должна быть важнее отцовского гнева, так? В крайнем случае, её вопрос решали бы уже на другом берегу — но к тому времени у них с Эвпатридом созрел бы новый план. Что же до магистриана и его долга...

— Теперь тебе предстоит тяжёлый разговор, — Пат снова напомнил о себе навязчивым чириканьем. Воробушек почувствовала, как его глаз, похожий на бусинку чёрного перца, уставился ей в губы, едва она открыла рот, намереваясь что-то возразить. — Как ты хочешь, чтобы поступил магистриан?

— Пфф, — Воробушек фыркнула и повторила то же, что ответила Татиону: — Правильно.

— Это... сложно. Во многих смыслах. Ну а как ты хочешь, чтобы поступил я? Твоя поимка вызвала большой переполох. Снаружи происходит много интересного. Хочешь, я тебе покажу?

— Да уж я насмотрелась. Знаешь, что? Лети-ка лучше послушай, о чём там на важном обеде совещаются. Вдруг пригодится.

Из-под крыши, нависающей над окнами второго этажа, выпорхнула щебечущая птичка, а в комнате девочка встала с кровати и прошлась, снова потягиваясь и разминаясь. Она заглянула сквозь щель в занавесках, расширив её пальчиком.

— Эй, центенарий Архип, — раздался из окна вкрадчивый, немного насмешливый голос. — Архип, все обедают, я тоже есть хочу. У меня одно-единственное яблоко было, ты и то забрал. У тебя задача меня охранять, а не голодом морить.

Ей, кажется, удалось рассмотреть кого-то, но это был не Архип. Воробушек отошла от окна, сделала несколько лёгких танцующих шагов и села под дверью.

— Я думала, ты меня опять под окном поджидаешь, но ты сменил тактику! — из-за двери раздался смех. — Теперь с главного хода меня сторожишь. Архип! Ты зачем своих людей так запугал? Какого такого призрака ты им велел стеречь? Цену себе набиваешь, мол, не за девчонкой бегал, а за горгоной, которая взглядом завораживает. В камень обращает. Эй, центенарий. Верный сын Рима. На какую из дочерей Форкия я, по-твоему, больше всего похожа, Архип? Судя по тому, что ты говорил своим людям, на Эвриалу, мстящую за убитых сестёр. Или... О! Ну конечно, на Медузу! Ведь с ней у нас такая похожая история, да?

— Makul seçim*, — в ответ на новость о повесившейся няне южанка вновь пожала плечами. Похоже, она восприняла случившееся спокойно, тем не менее не удержавшись от комментария. Однако, что бы ни значили её слова, калишитка благоразумно не стала произносить их на всеобщем в присутствии кастеляна, это было очевидно.

Законы Калимшана неизмеримо строже. Слугу, намеренно или своим бездействием подвергшего жизнь высокородного калишита, особенно ребёнка визиря или паши, опасности в любом случае ждала бы страшная смерть. Или нечто похуже. Могущественные волшебники Калимпорта или Мемнона, жестокие и высокомерные потомки гениев, кем они себя считали, могли бы сотворить с виновным что угодно, превратив остаток отпущенных ему дней в бесконечную, невыразимую боль — в назидание остальным. Уйти из жизни добровольно, одновременно как будто вложив в этот поступок всё своё сожаление, — это даже не трусость. Прагматизм.
Тут же получалось, что в пропаже и возможной смерти Фили никто так не винил старую няню, как она сама. Странно это, думалось караванщице, пришедшей из-за Звёздного Шпиля, странное ощущение, словно чем дальше на север, тем сплочённей народ, тем больше у них уважения к жизни. И к чужой, и вообще. Так ли это на самом деле, ей лишь предстояло узнать.

Пока их группа собиралась, обмениваясь мнениями и советами, Бани отошла в сторону следом за кастеляном.

— Егеря с собаками, которые искали мальчика с утра, — она поравнялась с престарелым помощником лорда Вудбранда, на ходу заворачиваясь в плащ поудобнее. — Я могу с ними встретиться? Мне было бы полезно взглянуть на собак. И на вещь, которой владел ребёнок. Или можете дать мне новую.

Девчонка охнула и моментально отскочила от Архипа, смущённо подбирая подол столы и прижимая ткань к ногам. Получилось достаточно натурально, и Воробушек мысленно похвалила себя за то, как её ловкие пальцы неловко выпустили и пригладили шёлк вдоль бёдер. Выражение её лица вновь сменилось с вызывающего, когда она поддразнивала центуриона, на растерянное. Одного лёгкого шага хватило ей, чтобы оказаться ближе к молодому Марку Аврелию, чем к Архипу.

— Это неправда! То, что говорит этот человек, — тонкий пальчик указал на Архипа, — неправда! Я… Моё имя Кассандра… — Воробушек глубоко и прерывисто вздохнула, давая себе время подумать, заодно бросив на центуриона взгляд, полный нарочитой неприязни. И только Архип вместо враждебности мог увидеть в нём издёвку. — Кассандра Каликсия Ревоката. Дукенарий Авкт Каликсий Ревокат… он мой отец, но мне мерзко произносить это имя!

Озираясь на Архипа и гадая, что он предпримет, она сделала ещё один осторожный шаг в сторону новых знакомцев. Из них двоих она выбрала своей целью того, что назвался секретарём Луция. Второй её пугал. Не размерами — своим спокойствием и рассудительностью.

Снаружи пронзительно и настойчиво зачирикала птичка. Может, урвала кроху хлеба из забытой корзины — и радуется. Простое воробьиное счастье…

«Что ты делаешь, девочка? Мало тебе того, что уже попалась? — надрывался Пат. — Какую историю ты теперь придумаешь? И что мне прикажешь делать? А ведь я предупреждал...»

Воробушек мысленно отмахнулась от его наущений. Она заправила выбившиеся волосы за уши. И так, часто дыша, словно всё ещё взволнованная произошедшим, поклонилась Марку учтиво и обходительно.

— Марк Аврелий! Я знаю Аврелиев, — Воробушек заглянула ему в лицо, спрашивая поддержки. — А кто не знает? Благородный род, давший Риму столько достойных мужей! — она снова покосилась на Архипа, сложив губы в осуждающую гримасу, предполагая, что если кто и не знает Аврелиев, так это он, недостойный муж. — Рассуди нас! Его слова почти всё неправда…

«Ах, теперь это почти неправда?..»

— Я… действительно бегу из дома, но лишь от плохой судьбы. Я не сделала ничего дурного. А здесь… я искала встречи с магистрианом, это так, я надеялась, что он меня выслушает, поможет мне. Я узнала, что магистриан Луций и его люди скоро отбывают на корабле. Это правда? Как он называется? — она вздёрнула брови в безошибочно узнаваемом, универсальном проявлении мольбы и по очереди взглянула на Марка Аврелия и великана Эморри. Ей пришлось задрать голову, чтобы рассмотреть лицо поверх его бороды. — Я не думала пятнать... пятнать семью. Я сбежала, но... Простите, простите! Я только хотела попросить его... но пробираться в его кабинет? Воровать? Нет! Я искала покои магистриана, я шла мимо и увидела в примятой траве деньги. Мне показалось это странным. Но едва я подошла, этот человек бросился на меня, обвиняя в воровстве! Он повалил меня на землю, и я не могла сопротивляться, а затем потащил сюда. Обыскивать, как он сказал. Но он не обыскивал, ведь у меня ничего нет… а просто… хватал. Я боюсь оставаться с ним одна!

Накано зло дёрнул нагрудник, поправляя, из-под пластины в шею хлестнуло жаром и запахом пота. И, кажется, крови. Но он не чувствовал боли, и уже осмотрел себя кругом, нигде не найдя повреждений. Может быть, кровь была на зубах — сложно было заставить себя разжать их, расслабиться, сказать хоть слово без напряжения и поганого чувства, что вот-вот ляпнет что-то лишнее.

— Сядь, отдохни, — не глядя, сказал старик. — Ты ни в чём не виноват. Мёртвых уж не вернуть.

Накано сильнее сжал зубы. Конечно, он ни в чём не виноват!

— Не вернуть, — только и буркнул он в ответ, но послушно опустился на приготовленный стул.

— От утренней вьюги не видно было, как Фурукава окопались, — Хасэгава не хотел встревать между Накано и господином, но чувствовал, что должен сказать хоть что-то, иначе быть беде. Пусть лучше Накано на него будет злиться, и даже рявкнет пару раз пусть, но хоть немного выпустит пар. — А разведчики не вернулись. Неверно мы рассчитали.

— Долго шли! — наконец не выдержал Накано. — Долго шли. Не подгоняй я вас последнюю неделю, Фурукава бы тут замок успели построить! Как брали бы?

— Хватит, Исаму, — Рэйдзи обернулся. Он выглядел бледновато, похоже, всё-таки начал замерзать, но лицо было серьёзно, а губы сомкнулись в строгую линию. — Переведи дух. Ты нам сейчас нужен будешь, — он недолго поглядел ещё на Накано, а после снова обратил лицо к раскинувшемуся впереди полю боя. — Синоби твои никчёмные.

Накано Исаму вздохнул. Лаванда, Слива, Вьюнок. Что же они, все погибли? Как плохо началась для него эта битва! Столько ненужных смертей. Он не любил ненужные смерти. Он любил цветы...

Вьюнок искренне любила цветы.

Однажды жена генерала Накано, госпожа Хина, пожаловалась ему, что недосчиталась цубаки в саду у дома. Сначала господин Накано не придал этому большого значения, но скоро случай повторился, и жена привела его на место — разбитую вдоль пруда клумбу с камелией — и заставила убедиться лично. И правда, несколько цветков были срезаны, а пустое место, где из-за отсутствующих бутонов теперь видна была земля, очень выделялось — особенно если о нём знать. Господин Накано гордился своим большим садом, в котором цвели и камелии, и ирисы, и сливы, и много чего ещё, и нередко бывало так, что на ханами его дом принимал немало гостей, хоть для многих из них, как говорится, клёцки всегда были куда важнее цветов. Допустить, чтобы кто-то безнаказанно губил его собственность и поганил красивые виды, было никак нельзя, и господин Накано наказал часовым смотреть за садом бдительней. Но прошла ночь — и новые цветы оказались срезаны.
В следующую ночь Накано сам заступил в караул. Каково же было его удивление, когда свои цветы и большой кухонный нож (тоже его, как оказалось) ему пришлось отбирать у мелкой беспризорницы, такой шустрой, что он едва умудрился её поймать. Ждала бы её незавидная участь, но Накано рассудил по-другому. С тех пор Вьюнок могла вдоволь любоваться цветами в его саду, ей не приходилось больше пробираться в этот дом под покровом ночи — только в чужие и с совсем другими целями...

— Сэтэо! Паршивый пёс! Вот и пришла пора ответить за всё! — был день, когда она сидела в тени старой яблони и играла. Маленькие палочки стукались в её руках, изображая давних соперников, схлестнувшихся не на жизнь, а на смерть. Ударив одной о другую, она с пылом добавила: — Тебе не победить, Хидики! Я одолел тебя в прошлом, одолею и сейчас!

— Цукуё! Чем бездельничать, принеси на кухню воды, — госпожа Хина, каким-то чудесным образом всегда знающая, где её искать, опять приготовила ей работы. — И не забудь расчесать коней, Накано-сан скоро поедет провожать гостей.

Вьюнок поднялась и потянулась, бросив заинтересованный взгляд по ту сторону пруда.

— Кто это там? Кто это с господином Накано?

Там, занятый разговором со своим старым другом, прохаживался господин Уэяма в сопровождении младшей дочери Кёко и молодого черноволосого юноши, чьего имени Вьюнок не знала...

Этот юноша вырос с тех пор. Он поймал её и посадил под замок.
Вьюнок сидела на куче соломы, выдёргивая из неё соломинки побелее и покрепче. Наконец, найдя подходящие, она взяла по одной в каждую руку.

— Сэтэо! — раздался её тихий шепоток. — Паршивый пёс! Пришла пора ответить за всё...


Получатели: Уэяма Рэйдзи.

— Какая ж я по-твоему служанка? Не видишь, что ли? — зашипела в ответ воровка, задирая подбородок. Чужая рука на шее мешала ей нормально дышать, говорить и думать. Думать больше всего. — Мне нужно было узнать… Корабль. Магистриан плывёт на корабле. Мне нужен корабль…

Теперь она смогла рассмотреть своего пленителя как следует. Отчего-то там, когда он повалил её в траву, всё у неё перед глазами размылось от стеснения и страха. Глядела ему в лицо и не видела. А он её невидимую поймал. Глупо как. Всё-то у них вышло наоборот. Она осторожно положила на руку, сжавшую горло, свою, тонкую в сравнении с его и какую-то бледную, как будто последние следы колдовства ещё пытались растворить и спрятать от чужих глаз её тело. И только яркими штрихами засела под ногтями трава, напоминая о борьбе и о поражении.

— Ну, пусти, куда я теперь денусь, — она сжала пальцы и потупилась, отчего-то не в силах смотреть на то, какие они худые.

Ему, наверное, они казались холодными. А ей жгла подушечки его загорелая кожа, напитанная светом сегодняшнего дня. На загорелом лице зелёные глаза смотрели на неё одновременно с подозрением и интересом. Самые кончики коротко стриженных волос чуть осветлели от постоянного нахождения на солнце. Это она кралась по теням и воровала, не он.

Это сквозь неё проходит солнечный свет.

Девчонка покосилась на занесённый напротив лица кулак, но вдруг против воли улыбнулась, услышав очередной вопрос про её колдовские трюки. Опасно, конечно, ими вот так щеголять, но сложно было отказать себе в удовольствии. К тому же этот, вон, сильно заинтересовался. На костёр не грозится отправить сразу и без разбору, а наоборот расспрашивает. Может, в ученики набивается?

— Что, понравилось? Чуть не обдурила тебя! — она показала зубы, улыбаясь уже довольно и даже немного нагло. — Но ты расторопный. Повезло, впрочем, что я тебя всерьёз не приняла, а решила подурить! Это дар у меня… от Афродиты. Я её прошу, она помогает. С малых лет присматривает за мной. А птица, ну… Не знаю, прибилась, — снаружи сквозь тончайшую щель под дверью, куда сочилась полосочка света, как будто послышалось щебетание, а девочка подавила смешок, — какая-то наученная. Может, тоже гонец Афродиты. Но откуда мне знать, я ж по-птичьи не говорю.

Но улыбка пропала, а взгляд сделался холоднее, когда дело дошло до сумки.

— Надо тебе, сам вытряхивай, — свободной рукой она дернула столу у бедра, в беспокойных, льющихся складках появились очертания небольшого тканевого саккуса на поясном ремешке. — Только учти, нет там ничего. Хорошо корку хлеба найдёшь. И то если повезёт… Ну да ты везучий.

Она снова заёрзала под его рукой, вытягивая и ворочая шеей, и попробовала оттолкнуться от стены. Это положение начинало её раздражать больше, чем пугать.

— Я вообще, — способность быстро думать и складно сочинять вернулась к ней, так что самое время было добавить в свою историю немного красок, — я дочь важного человека. Патрицианка, тут ты прав! Ну, допустим, не невинная и наивная. Но что с того? Какая разница? Нельзя, чтоб меня нашли. Я… в бегах. Я бегу из дома. И только на корабле я буду в безопасности. Если меня найдут здесь, если узнают раньше времени… Если хоть волос с моей головы упадёт — а уж ты к этому руку приложил! — начнётся буря. Меня насильно дома держали! И всё сделают, чтоб вернуть! Я залезла в кабинет к магистриану, чтобы порыться в бумагах, хотела узнать название корабля. Чтобы… пробраться потом. Так что… ну, какое-то время я бы ему ещё досаждала, — она снова фыркнула, представляя лицо магистриана, когда бы он обнаружил её на судне. — Но недолго, потом р-раз — и упорхнула бы. Такая уж я. Лечу, куда хочу. Воробушек. А ты?..

— Пусти! — извивалась девчонка, тяжестью навалившегося на неё мужчины вдавленная в траву. Самой себе она казалась сейчас маленькой и хрупкой, особенно на фоне того, как хвалилась Эвпатриду ещё этим утром, мол, всё будет хорошо и всех она обведёт вокруг пальца. — Пусти, говорю, не то пожалеешь! Шкуру сдерут с тебя, дурак!

Она била ногами, пытаясь хорошенько лягнуть куда надо — продолжительное путешествие и не самые приятные встречи научили её этой нехитрой премудрости, — выгибалась, и дёргалась, и пыхтела в попытках сбросить с себя тело, весом, наверное, в два её собственных, но всё без толку. Зажал он её так, что не вывернуться. От короткой, но яростной борьбы она аж вспотеть успела, волосы выбились из прически и лезли теперь в рот и глаза, поясок, обхватывающий шёлковую столу под грудью, скатался за спиною и стянул бока, мешая дышать. А она не могла не дышать в полную грудь от бессмысленных усилий, волнения и стыда, и чувствовала, как снова начинают теплеть щёки и как от плеч и вдоль шеи, к затылку, ползёт по коже колючая рябь, пользуясь её позорным поражением и замешательством.

Она сглотнула, и хрящики гортани скользнули вверх и вниз по сжавшей её шею ладони, а затем заговорила опять, уже намного тише:

— Пусти, пожалуйста. Я ничего не взяла, совсем ничего! Я просто… залезла посмотреть. Я никому не хотела вреда, — она дёрнула рукой, пытаясь высвободить запястье из железной хватки. Безуспешно. — Не говори никому. Нельзя, чтобы кто-то узнал. Будет беда.

Она притихла, на вид поверженная и смиренно доверившая свою судьбу в руки победителя, ещё раз вздохнула и отвернулась, положив щёку на траву. Мир для неё наклонился набок, мимо — и вместе с тем вниз — шла рабыня. Закинув корзину с фруктами на плечо, она выворачивала шею, с интересом таращаясь на них, завалившихся прямо под окнами гостевых покоев, где разместился почётный гость. Встретившись взглядом с лежащей в траве девочкой, она прибавила шаг.

А та снова заглянула в лицо поймавшему её мужчине. Надо отдать ему должное: смышлёный оказался. Если это правда человек магистриана, ей не стоило так волноваться все последние дни — всё куда лучше, чем она представляла. Если это человек хозяина дома… И правда быть беде.

— Не говори никому, — повторила она и снова заизвивалась, на этот раз как будто вползая обратно в сбившуюся ткань. — Я больше не буду, честно. Ну, не расскажешь?

Воровка испугалась, когда мужчина, чуть прищурившись, вдруг уставился прямо на неё, и замерла на месте. Неужели видит? Но нет, случайно это, и щурился от растерянности, силясь поймать взглядом незримое, и от солнца — потому что солнце било сквозь неё, и не было от неё тени. Только сминалась и рвалась под ногами трава, нечаянно её выдавая.
Она тоже щурилась. В кабинете магистриана стены хранили приятную тень, к которой она успела привыкнуть, пока обшаривала его вещи. Здесь, под белой стеной с квадратным вырезом окна, откуда она сиганула прямиком на отвлёкшегося арканщика, всё было залито светом. Искрились на солнце выпавшие из кошеля монеты, но никому не было до них дела.

Хорошо же Луций вымуштровал своих людей! Вопреки тому, что этот вывод не значил лично для неё ничего хорошего, девчонка нервно ухмыльнулась, одновременно и от страха всё ещё, и от какого-то неправильного, дурного задора. Не идиоты, видать, его окружают. А этот не то что не кинулся сглупа денежки собирать, так ещё и понял что-то. И, похоже, твёрдо вознамерился изловить то, что не видит. Девочка отшатнулась, когда он подскочил к ней, так близко, что достаточно было выкинуть руку ещё немного, на фалангу пальца, на длину крошечного крылышка Эвпатрида, чтобы схватить её за плечо — или за горло. Пат взвился над ними, отрывисто и тревожно понукая её не стоять столбом, а бежать без оглядки.
Она наконец поймала равновесие и мгновенно огляделась, заметив, как улетает прочь отчаянно чирикающая птичка, — и бросилась в другую сторону.

Глупая, глупая, бесконечно глупая девка! Воровка хлопнула себя по лбу. Ну как можно быть такой глупой? Как можно было так увлечься спором с дурацкой назойливой птицей, чтобы позабыть обо всём на свете? Девчонка чертыхнулась. Недавняя радость от находки — в последней отчаянной попытке найти хоть что-нибудь, она обнаружила целое сокровище! — тут же омрачилась пониманием, что никакой она не легендарный вор и сыщик, а так, любитель. Да ещё не очень осмотрительный. Теперь она старалась говорить тихо, ругаясь на себя и Пата сквозь сжатые зубы, так что из окна на улицу стелилось лишь шипение обозлённой ламии.

«Тоже мне, умник, — она подошла к окну, вытянув шею и осторожно выглядывая наружу. — Притаился!»

В руке её подпрыгивал и, позвякивая монетами, тяжело падал обратно удачно найденный кожаный кошель. Запулить бы им в этого невесть откуда взявшегося ментора — ей и в лице Эвпатрида воспитателя хватает, — да жалко растрачивать на него римские денежки. Они могли бы пойти на благое дело: на латук с мёдом, кусок сыра и кувшин молока, а ещё оплатить ей место в театре, если на театр будет вечером настроение (и если он вообще найдётся в этом захолустье). С другой стороны…

Она покосилась на туго завязанный мешочек в своей руке. Какими бы притягательными ни были лёгкие блага, которые обещали спрятанные в нём монеты, она здесь не за ними. Будь это деньги лично магистриана, с их присвоением не возникло бы проблем — невзирая на полную неправильность поступка, девчонка улыбнулась, чувствуя полное на это право, — совесть её была бы почти спокойна. Но что если это не так? Что если магистриан сам отвечает за этот мешочек головой? Тогда его может постигнуть участь похуже той, что грозит посягнувшему на государственные ресурсы воришке. Это никуда не годится. Он ей, вообще-то, ещё живой нужен.

— Эх… Муки выбора! — девочка взглянула на опустившуюся на окно птичку. Та чирикнула ей несколько раз, удивлённо вытаращившись одним глазом. В её птичьем щебетании как будто прозвучал разочарованный вопрос. Девочка кивнула и виновато пожала плечами.

Её силуэт начал медленно таять в квадратном вырезе светлого окна. Лучи солнца, до того мягко очерчивающие её голову и плечи, начали пробиваться сквозь неё, и стелящаяся по стенам отцовского кабинета тень подёрнулась рябью и растворилась. Она высунулась из окна смелее, как следует разглядывая, где притаился её преследователь. Осталось выманить его. Деньги в этом смысле беспроигрышный вариант, пожалуй. Пусть решит, что вор нашёл, что искал, и теперь сбегает с награбленным, выпрыгнув из окна с безошибочно узнаваемым звоном монет. Деньгам этим в любом случае лучше остаться здесь — но как только притаившийся под окном ловчий на них клюнет, она свалится ему на голову, нежданная и совершенно невидимая!

Перевал Накатогэ притих за несколько минут до начала боя, когда две армии замерли друг напротив друга. Солдаты пытались высмотреть вдалеке чужие лица — те, в которые они будут глядеть в упор уже совсем скоро. Полководцев больше интересовали построения и знамёна над ними, точно выверенные фигуры, прямоугольники и квадраты, чьи углы яркое, но холодное солнце делало острыми до рези в глазах. Здесь, на укутанном зимой перевале, они были отчётливо видны, как угли на снегу.

Ветер трепал знамёна. Частые хлопки ткани мешались с короткими окликами командиров и шепотком солдат. Холодные порывы несли по головам и верхушкам копий приказы, смешки и тревоги. В ветре вилась чёрная грива коня, на нём, гордо вытянувшись, восседал старик. Он выглядел торжественно и грозно — и измученно в то же время, как выглядит солдатская старость в свой последний, решительный момент. Он говорил что-то, и даже видно было, как под седой бородой натужно тянется на шее дряблая кожа, но из всех его слов крестьянскому сыну Нобуо, опиравшемуся на копьё в рядах асигару под знаменем «Ножей» и тайком доедавшему рисовую лепёшку, ничегошеньки было не разобрать.

— Чего он там надрывается? — не дожевав как следует, Нобуо с трудом проглотил сухой комок и локтем ткнул стоявшего рядом. — Хотэка, ты хоть слово одно понял?

— Ни одного. Не слышно ничего из-за ветра, — Хотэка шмыгнул носом, под камышовой касой его пухлые и красные в мороз щёки вздрогнули от тяжёлого вздоха и снова мягко опали. — Но и так понятно всё. Помрём, видать. В этот раз уж точно.

— Вот ты заладил: помрём да помрём, — Нобуо облизнул губы и подумал о том, чтобы снова залезть за пазуху и отломить ещё кусок.

— У парней из Амасимуры хорошо там, на утёсе, — вдруг добавил из-за их спин Такаюки и задрал кривой нос к востоку, где над скалою торчали знамёна «Бобов». — Вроде и чисто, а между скал сугробы намело такие, что хоть с головой ныряй. Я таких в жизни не видел… Нобуо, сколько можно есть? Тебя в бою животом прихватит, как в прошлый раз. Опять будешь в кустах лежать и орать, что ранили?

По шеренгам разнёсся хохот, а позади кто-то боязливо шикнул, мол, дураки, сейчас главный услышит — накажут всех. Но перед самым боем было уж всё равно, и на Нобуо посыпались шуточки со всех сторон.

— Ему жена эту лепёшку оставила, наказала беречь до самой последней битвы!

— Так это уж два месяца тому… Ты что же, Нобуо, так и хранил её?

— Так Нобуо жене верный! Конечно, хранил. Зато жена его, я слышал, всем подряд лепёшки раздаёт.

— Надоели вы, дурачьё! Не та это, другая. Ту крысы утащили... — Нобуо хотел было развернуться да как следует ткнуть Такаюки за обидную шутку про жену, но осёкся и мгновенно побледнел, когда увидел, как лошадь господина Уэяма вскинула голову и стукнула копытом, поворачиваясь в их сторону. — Ну всё… Вот теперь...

Но не успел он договорить, как перевал залил громогласный крик воодушевлённых солдат. От страха Нобуо заголосил вместе со всеми — и только потом понял, что ничего старик не слышал и слышать не мог на таком-то ветру, как никто из солдат не слышал его речи, а кричали сейчас просто оттого, что положено.


Получатели: Уэяма Рэйдзи.

— Конечно, не поверят! — девчонка отложила в сторону бесполезный тубус и взглянула на птицу, удивлённо вскинув брови, как будто ей странно было соглашаться с очевидным. — Но если мы найдём, что ищем, и успеем вовремя отсюда убраться, никому ничего объяснять уже и не придётся. И врать больше не придётся. Ну… не сегодня.

— Не могу поверить, что я вынужден помогать тебе в этом, дорогая моя, — птичка склонила голову, уставившись крохотным чёрным глазком на девушку, сосредоточенно растаскивающую чужие вещи. Точнее, не «чужие» вещи. Принадлежавшие известно кому. Конкретно магистриану. Пугал ли её титул, или последствия, или в ней осталась хоть капля совести, но в движениях её худых рук сквозили бережливость и почтение, неподходящие этому спешному и, откровенно говоря, наглому обыску прямо средь бела дня в сенаторской вилле, полной народа. — Меня поражает твоё стремление, но мне казалось, тебя влекут новые горизонты и знания, быть может, слава, а вовсе не… смерть. Кража сведений прямо из рук императорского агента, я снова повторю, это деликт совсем иного рода, нежели кража овощей из повозки на дороге. За последнее я и не осуждаю, заметь. Нам обоим нужно было что-то есть, — Эвпатрид перелетел на край стола. — Но бывают и более безопасные пути: я мог бы посидеть и послушать, о чём будут говорить вечером в этом негостеприимном доме, пока ты изучаешь Новиодун.

— И? Как ты можешь быть уверен, что хоть кто-нибудь случайно обронит название этого проклятого корабля? И что ты будешь в этот момент рядом? Мы не можем оставлять это на волю случая, Пат! Хватит говорить глупости, — девочка замахала на него руками, сгоняя птицу с места, заставляя вспорхнуть и сделать круг под потолком. — Лучше бы помог!

— Я и без того сделал для тебя немало, — парировала птичка, перелетев на окно. — Но не похоже, что ты это ценишь. Я отказываюсь. И умоляю тебя уйти, пока не поздно.

— Я ценю! Просто… Хватит меня этим попрекать. Что я должна сделать, по-твоему? Вернуться назад? Так тебе будет спокойней? Так тебя устроит? — воровка уязвлённо засопела, принявшись ворошить магистраиновы пожитки с новым рвением, между тем чувствуя, как начинают гореть щёки. Она почесала липкую шею, убирая ногтями спутанные, щиплющие кожу волосы. Неприятно признавать, но в этом споре правда была за Эвпатридом, и от этой правды в стенах кабинета, в который она проникла без спросу, деться ей было некуда. Наконец она сдалась, разогнулась и виновато посмотрела на своего необычного друга: — Прости, Пат. Домой мы не вернёмся. Я не могу. Не могу сидеть взаперти, пусть и в заботе и уюте, но зная, какая скучная меня ждёт судьба…

Сверху раздался приглушённый стон, и её горячая речь на этом оборвалась. К счастью для Эвпатрида, потому что он слышал её уже не в первый раз. Но маленькая птичка ничем не выдала своей радости, скорее напротив.

— Тебя это огорчает?

— Конечно, нет! — девчушка вспыхнула сильнее прежнего, зачем-то посмотрев под потолок и тут же, устыдившись этого глупого действия, себе под ноги. — Какая мне разница, чем он там занимается? И с кем. Это Афродита, должно быть, издевается надо мной. Почему именно сейчас?.. Пат?

Чирик!

Пат встревоженно подскочил. Раз, затем другой. А после вспорхнул и перелетел на ручку двери.

— Что там? Пат? — маленькая воровка обеспокоенно обхватила себя за плечи, защищаясь от чего-то, чего ещё не видела. Птичка снова чирикнула, и это как будто подхлестнуло её. Девчонка подскочила к двери и осторожно приоткрыла. — Это... шаги? Кто-то идёт! Что мне делать?

— Не шуми. Я посмотрю, — Эвпатрид взмахнул серыми крылышками. — Я вернусь в окно, если всё совсем худо. И ты спрячешься. Как ты умеешь.

Он выскользнул в щель, а девочка, мягко толкнув дверь, отступила к столу. Может быть, у неё оставались последние секунды, чтобы найти среди бумаг единственно нужную.

Плывущий через чёрный космос некронский мир-гробница с орбиты казался изрезанным целой паутиной несчётных ярко-зелёных нитей. Отдельные его сектора ещё не проснулись полностью, но и они были украшены и мрачно мерцали праздничной иллюминацией. А праздновать было что: Ипохондрия, молодая, но уже вечная царица немёртвого народа, вступала в свой первый (из многих) династический брак! Формально, может быть, и не династический, а межвидовой или ещё что поэкзотичней, но в первую очередь он был важен для всей Династии Хондриат как очевидное и неоспоримое доказательство того, что их недавно проснувшаяся царица вступает во взрослую жизнь — и может наконец-то научится нести за неё ответственность, а то ведь никто (включая её саму) не знает до сих пор, кто она, откуда и как оказалась в этой гробнице. Но теперь что уж, как говорится. Некроны создания только с виду сложные, а на деле была бы царица и была бы счастлива — а они будут служить. Она прикажет — они умрут. Она прикажет — они восстанут.

Сегодня Ипохондрия приказала всем явиться на свадьбу нарядными и красиво построиться, чтобы её трофейная невеста сильно впечатлилась (сильнее, чем когда армии Ипохондрии едва не вырезали весь её народ) и таким образом окончательно влюбилась и пала в её объятия, которые были готовы заранее. И конечно, всё нужно было сделать официально — некроны жутко не любят неофициальности! — к тому же, Дисомнию нужно было запротоколировать это событие в своих табличках. Так что повсюду в некронских владениях этим днём довлела атмосфера торжественности, парадности и официальности. Словом, пафоса.

Пирамидальный монолит Залов Пути парил над бесконечным воинством мёртвых солдат, замерших в геометрически идеальном построении. Пирамида плыла, в одной из граней её открылась площадка, на фоне общей громады такая крохотная, что была едва видна, но точные визоры выстроенных внизу солдат находили её безошибочно. Там появились две фигурки, одна в кокошнике, а вторая рыжая. Первая подняла руку, поприветствовав свой народ, и вторая, ненадолго замешкавшись, но получив мягкий тычок в бок, вскоре последовала её примеру. Чёрно-зелёное море внизу не отозвалось, по нему, тесно побитому на ровные квадраты, скользила лишь рябь гауссовых разрядов. В каждом квадрате, похожем на малюсенький кусочек паззла, тысяча стальных лиц была обращена к небу. Тысячами квадраты собирались в шеренги. Тысячами шеренги уходили за горизонт. Пирамида плыла, и чёрно-зелёное море под ней не кончалось.

Но вообще, если посчитать всех солдат за одного некрона — что, конечно же, неправильно и некрасиво, поэтому никто так не делает… но если! — то получалось, что гостей на свадьбе не так уж и много. Со стороны Ипохондрии были: Дисомний со свадебной табличкой с камерой, Гекатомна в поразительном головном уборе из острых ушек, Мегаломантис с огромным ноктилитовым венком за спиной и красивой чёрной лентой на груди, Правый и Левый, которые в честь праздника решили устроить владычице сюрприз и поменялись местами, а также новый союзник, с чей помощью Ипохондрия и заполучила свою первую половинку, Лорд Нердус. Лорд Деменций, к сожалению, прийти забыл. Со стороны второй невесты тоже предполагалось кого-нибудь пригласить, но Видящая заглянула в будущее и сказала, что лучше не надо, а то обязательно дойдёт до драки. Все решили, что это и правда разумно (хватит с бедных илидари поражений), и единственным, кто долго настаивал на приглашении, оставался Мегаломантис, потому что, как оказалось, драки — его любимая свадебная часть. Ну, вы знаете, на любой свадьбе всегда найдётся один такой.

Дисомний не прерываясь протоколировал всё, попутно выкладывая протоколы и изображения счастливой четы в новой некронской социальной сети «ВГробнице», разработанной их знакомым Лордом Нердусом. Это было по-своему удивительно: Ипохондрия не могла взять в толк, как такой асоциальный тип, укрывшийся в своём склепе в добровольном отшельничестве, смог придумать что-то социальное, а тем более сеть, где нужно общаться с почитателями и выкладывать картинки себя. Но хорошо, что он это сделал. Насколько Ипохондрия вообще понимала, у эльдар с сетями какие-то особенные отношения, так что её половинке оказалось куда проще обжиться на новом месте, имея под рукой хоть что-то понятное и родное. Некронская царица даже не представляла, насколько Видящая оказалась прошаренная в этих делах. Ипохондрия и Тариэль довольно быстро стали самой популярной межзвёздной парой (пока ещё единственной в некронском пространстве), закрепив своё место в топе сразу после того, как миллиарды некронских солдат в единовременном бездуховном порыве записались им в почитатели — стоило только отдать приказ. Ипохондрия задоминировала «ВГробнице» абсолютно безжалостно: взвинчивая собственные рейтинги и собирая все хвалебные отзывы о себе, даже не думая при этом почитать кого бы то ни было в качестве отдельной любезности. Царицы так не делают.

Но в конце концов и это ей наскучило. Вот пройдёт свадьба, решила она, а потом надо готовиться к новой. Разумеется, останавливаться на одной половинке завоевательница даже не собиралась! Она, можно сказать, только вошла во вкус! Ипохондрия соберёт столько половинок, сколько ей хватит, чтобы почувствовать себя... целой. А сколько ей хватит, она пока не решила. А значит — самое время планировать новый поход!

Вода была непроницаема и холодна. Чёрная её толща утягивала взгляд так глубоко, что у девочки кружилась голова. Где-то там билась жизнь — фыркающая белёсым паром мордашка нависла над прорубью в отчаянных её поисках, — но во мраке скованного морозом моря ничего было не разобрать. Иногда девочка, как будто почуяв что-то, опускала в воду тонкие руки, но тут же выдёргивала их назад, нервно стряхивая капли — те начинали серебриться инеем ещё до того, как падали на лёд. От бледных рук поднимались нитки пара.
Неизвестно, сколько она сидела здесь, пока Джек был сосредоточен на своей удочке и своей лунке. Наверное, уже какое-то время, судя по тому, как привычно она обколотила края заплывающей свежим льдом проруби. Выловив небольшую льдинку, которая легко поместилась у неё в кулаке, девочка поднесла её к лицу, едва рассмотрела и незамедлительно сунула в рот. Она улыбнулась тому, как мёрзлая вода тает у неё за щеками и хрустит на зубах — Джек смог увидеть эту странную, диковатую улыбку, потому что в этот момент бледное девчачье лицо повернулось прямо к нему. Улыбка на этом лице, остром, гладком настолько, что казалось скользким, не была радостной, не была удивлённой. Она выражала что-то такое, с чем девочка ещё не могла справиться и чему не дала названия. Она не понимала, что испытывает.

Её мутные глаза с прорезанными сверху вниз угольными зрачками с трудом удерживали внимание на чём-то одном, и девочка постоянно крутила головой, осматриваясь и цепляясь взглядом то за редкие фигуры рыбаков, то за крыши лачуг на побережье, то скользили вдоль мостка, вросшего сваями в лёд, то останавливались на Джеке, как будто отсвечивая лёгким признаком узнавания, то снова возвращались к проруби. Ветер трепал её за волосы, длинные и путаные, словно от рождения седые, но с едва заметным тёплым отливом, и дёргал тёмно-зелёный кафтан с меховой обивкой и такого же покроя плащ. Они выглядели дорого и никак не могли принадлежать этой заблудившейся замарашке. А она как будто не знала, что делать со своими вещами, неумело кутаясь в плащ просто из придури и теребя ворот, словно ей было неудобно и душно. Щуплая девчонка не выглядела замёрзшей. Она невозмутимо убирала с лица взбитые пургой волосы и с непонятным возбуждением слизывала с губ случайные снежинки, очень быстро дважды проводя кончиком языка. Затем она смотрела на мальчика-рыболова. На его прорубь. И снова на свою. Под её босыми ногами лёд превращался в воду.

Порыв ветра снова атаковал её. Снежинки осели на чём-то поверх её головы, на миг вычертив в белом вихре пробившиеся из-под волос рога, которых быть не могло там, которые невесть откуда взялись. Крупные, они тянулись в разные стороны, словно у упрямых северных яков, и можно было представить, как непросто жить под их тяжестью, но девочка словно не чувствовала этого веса. Может, всё потому, что это была лишь игра воображения и вьюги — как только ветер разорвал белую круговерть над нею, снег остался только в её взъерошенных, грязных волосах.
Она вроде бы закашлялась. Но может быть, это был смех, толкавшийся из её горла с хрипом и шипением. Девчонка смеялась нелепо и страшно, как безумная, содрогаясь и ёрзая, и вытирая ладонью пузырящиеся слюни и выступившие от ветра слёзы. Когда она в последний раз отвела от Джека взгляд, её глаза были мокры и уязвимы.

Секунду спустя они уже вновь пытливо резали тёмную водную толщу. Девчонка вдруг прильнула к проруби так близко, что казалось, будто вот-вот провалится, она запустила в воду руки по самые плечи — и вдруг вытащила на свет трепыхающуюся рыбину. Скользкая и сильная, та била хвостом так яростно, что тут же вырвалась и упала на лёд. Девчонка сама упала рядом на колени, прибив её руками. Тонкие пальцы её вцепились рыбе в хребет и сжимали, пока не раздался хруст, чтобы затем победно поднять над головой. На льду остались красные мазки. Красная вода потекла девочке на лицо, и та широко открыла рот навстречу опускающейся в него рыбьей голове. В изломанный рыбий череп опасливо ткнулся кончик языка, затем… ещё один. Они вместе лизнули склизкую треугольную голову с двух сторон, но снова пропали во рту, когда девочка нетерпеливо начала толкать рыбину себе в горло, кашляя и задыхаясь, и задирая подбородок всё выше.

Флави гладила и чесала кота с довольным видом человека, который всегда получает то, что хочет. Попутно она обследовала и пощупала его большие лапы и хвост, подёргала за уши и пушистые усы, в качестве компенсации дав понюхать свою новую волшебную книжку. Книга пахла не столько бумагой, а скорее деревом и прелой хвоей, будто не в рюкзаке у неё пролежала всё это время, а под лавочкой беседки в саду. Сад этот был тайным, сокрытым в чаще леса, но светлым и тёплым. Его тропинки, сплошь усыпанные рыжей шуршащей листвой и мелкой сетью иголок, чертили тени острых вечнозелёных кипарисов, под которыми клубились ежевичные изгороди, а в вышине торжественно качались верхушки дубов. Лавочка в беседке была суха и тепла от бьющего через кроны солнца. Её занимала высокая и изящная женская фигура, но рядом ещё оставалось место и для неё. Для Флави.

— Эй, эльфы! Раз уж вы не убиваете детей, то у меня к вам вопрос… Погодите! — она засуетилась, когда мурчащий от её почёсываний большой кот развернулся и лениво потрусил за хозяйкой. Флави побежала за ним, пытаясь уцепить за хвост. — Эй, дамочка! Ушастенькая! Можно тебя спросить?..

Она не убежала слишком далеко от ребят. Но достаточно, чтобы те не услышали, когда Флави тихо спросила:

— Ты знаешь такой лес, а в нём сад? И там ягоды растут, и дубы, и всё растёт. И кипарисы. Это деревья такие, — Флави с сомнением посмотрела на эльфийку, — как сосульки, только зелёные и вверх торчат. И пахнут… вот... как это, — она вытащила из-под мышки свою книгу и протянула её охотнице. — На, понюхай. Только из моих рук!

Пришлось немного повозиться, чтобы как следует утрясти в рюкзаке все свои вещи. Не надо было их вообще вытряхивать: она и так подозревала, что последний ключ припрятал Аарон! Хоть в итоге оказалось, что ключ и не у него вовсе, а у неё… Но всё равно! Бардак какой-то. Глупости! Всё у них перепуталось, пока они спорили, кто виноват и что делать. Поэтому содержимое рюкзака ей пришлось перепроверить, то есть вытряхнуть и опять собрать — не хватало ещё, чтобы из него тоже выскочила какая-нибудь нечаянная крыса, — но ничего по этому поводу добавить мальчишкам она уже не могла, а только хмыкала и пыхтела, уминая рюкзак коленками и заталкивая внутрь последние пожитки кулаками, собираясь наружу. К удивлению своему, Флави нашла книжку, о существовании которой она уж и забыла со всеми этими похождениями по склепам и борьбой с драконами и прочим злом. Настолько забыла, что на первый взгляд книга показалась ей чужой, хоть и очень… подходящей. Не слишком пухлая, но и не хлипкая, не тяжёлая и как раз ей по размеру, чтобы удобно держать в руках, в красивом зелёном переплёте с золотистыми тиснёными завитушками. И совсем без названия. На переплёте угасало тепло, как будто кто-то держал книжицу в руках и лишь секунду назад заботливо положил на дно рюкзака. Со всеми недавними странностями, когда из их вещей выпрыгивали то ключи, то крысы, неудивительно было бы запереживать, но Флави разумно предположила, что кроме неё и Ноля книжками тут в жизни больше никто не пользовался, а у Ноля книга была на месте. Значит, это её.

Темнота не мешала Флави. Раньше отец мог грозить ей, чтобы не читала поздними вечерами при одной только свечке, но теперь, листая страницы туда и обратно, она прекрасно видела каждую строчку на необычном и загадочном, но странно знакомом ей языке. Она не помнила, будто схватила со стола мэтра Тиадаля именно эту книгу, когда убегала из горящего имения: та была, кажется, про каких-то зверей (хотя может и нет), а эта совсем про другое. Про непонятное.
Двигаясь следом за всеми к выходу, она больше заглядывала в распахнутые страницы, пытаясь повторить написанное на свой манер — так, как понимала. Получалось не очень. Это её злило, и Флави тихо ворчала, что это за дурацкую книжку забрала она из дома, но тут же поправлялась, что выбирать-то ей всё равно не приходилось. Хоть и дурацкая, а всё лучше этих бесконечных споров о чешуе, что с ней делать, да куда её отне…

— Ай! — она ткнулась в сгорбленную спину Ноля, вслед за Диланом только сунувшимся со ступеней. — Чего вы тут вста… Какой эльф?! Где чудовище? Дайте мне посмотреть!

Сунув книгу под мышку и воинственно выставив палец, Флави выпрыгнула наружу вместе со всеми. Эти чудовища ещё не знают, с кем связались! Она уже почти прицелилась в вырезанный в сумерках чёрный силуэт, когда…

— У него котик! — Флави ахнула, а Ноль тут же подтвердил, что эльф с котиком не может быть чудовищем. — Какой красивый! Смотрите!

Котик рвал упавшего в траву Маэла. Флави смотрела, как к недвижному уже наёмнику подходит женщина с луком и посылает тому в голову стрелу, потом ещё одну, потом ещё, и думала о том, что когда-то у неё был пёс по кличке Пудинг. А кроме собаки — отец и два старших брата. Она отчего-то крепче прижала локтем свою книжку к рёбрам, так, будто та была последним, что осталось у неё от тех времён. Так, что даже через кожаный доспех чувствовала, как перекатываются её рёбра при каждом вдохе, будто скребутся изнутри.
Молодая женщина повернулась к ребятам и начала говорить. Её глупые острые уши заставили Флави позабыть про Пудинга и остальных. Говорила она, в общем, тоже какие-то острые глупости.

— Тоже мне, злодей, — Флави снова деловито потыкала в окровавленную прореху на плече и скривилась. — Какой-то он неважный, злодей этот ваш. Посредственный. И зачем вы его только убили, — она подняла палец перед лицом. Засохшая краснота под ногтем набилась так сильно, что даже ей самой вблизи казалась чёрной. — Мы и похлеще видали. Там, в склепе. Да и то остались от него одни косточки!

Как и Ноль, Флави покосилась на Дилана, только, в отличие от мальчишки-счетовода, зафыркала, давясь смехом.

— Хи-хи-хи! Какие же мы рекруты, ты чего? — она утопила грязный палец в волосах и, видимо, покрутила им у виска. — Мы сами себе банда, понятно вам? Что хотим, то и делаем!.. И вообще, — она с секунду помялась. — Можно вашу кошку потро… А! Она не хочет!

Флави растерянно и удивлённо уставилась на шипящего зверя — чего это он? — и вдруг зашипела и оскалилась в ответ. Её рыжие глаза вспыхнули в полутьме не хуже кошачьих, губы натянулись, расступаясь от лезущих из-под них крупных, острых зубов.

— Амф-фхм! — Флави испуганно захлопнула рот.

— Какой-то он… — Ипохондрия в который раз прослушала приглашение от очередного тайного обожателя. — Какой-то неуверенный. Стесняется, наверное…

— О, я не удивлюсь, если наш новый знакомец просто страх как впечатлён успехами Династии Хондриат. Вести о вашем величии разлетаются быстро, — Дисомний склонил голову, наблюдая за госпожой. — Простите, можно мне?..

— Да забирай, — Ипохондрия вернула помощнику табличку с записью приглашения, и тот сложил её к остальным на сгибе локтя. — Да уж, величии. Никакого величия, неудачи одни. И не делай вид, будто не помнишь, чем прошлая высадка закончилась! Ты специально мне льстишь, чтобы я... Чтобы... — она запнулась, не понимая, какой вывод ей из этого сделать, и сердито лязгнула когтями. — Ну-у, ладно… Но я теперь не знаю, в чём мне отправиться на этот его… приём. В «Саване»? В «Косе»? Сколько солдат мне брать?

— В кокошнике, госпожа. Он покажет вашу власть и законность ваших притязаний лучше любой армии. И, кхм, рекомендую оставить Мегаломантиса… там, где я его оставил.

— Это ещё почему? Опять ты за меня решаешь?! — Ипохондрия вытянулась и сложила руки, ожидая ответа. В этой позе её ожидание получалось гораздо более требовательным.

Советник что-то тихо пробормотал и защёлкал табличками, когтями перебирая нужную. Наконец он вытащил наверх одну, с картой Галактики. Карта была обычной, но казалась покрыта пятнами грязи. Живой грязи.

— Ваша лучшая подруга, — Дисомний сделал странное обвиняющее ударение при упоминании Леди Свежевателя, — ради шутки показала ему это. Нашествие органиков, госпожа, — он драматично притушил свои горящие зелёнью глаза, мол, никогда такого не было и вот опять. — Можете себе представить, до чего она довела нашего Уничтожителя. Мне пришлось запереть его в кладовке, откуда он теперь кричит, что испепелит, спечёт и зажарит всех карнивхор. Я… не запомнил точный порядок.

— Корневоры... Э-это ещё кто такие?

— Космические тараканы, госпожа, — Дисомний скрипнул плечами.

— Фу! Мерзость какая! Как будто нам своих мало! — Ипохондрия всплеснула руками и только собралась ещё что-то добавить по поводу этой новой органической напасти, как услышала, что кто-то настойчиво и звонко тарабанит ей по пятке. — Ой! Прости, дружок, я не вас имела в виду!..

Она отступила на шаг и склонилась над канаптековым жучком, нарезавшим у её ног круги. Малыш отчаянно махал в воздухе передними лапками и вовсю возмущался на своём трескучем скарабейском наречии.

— У-ру-ру-ру-ру-ру-ру, — госпожа Ипохондрия и сама издала странный звук, когда нежно потянулась к нему руками. У Дисомния потемнело в глазах, когда её пальцы едва-едва коснулись этого крошечного панциря, но таракашка улизнул от любовных объятий госпожи в самый последний момент. Согнувшись и взволнованно пыхтя, Ипохондрия бросилась за ним. — Да подожди ты! Дай потискаю! Эй!.. Ты что, обиделся? Только не рассказывай остальным!

— Госпожа, куда вы? — советник засеменил следом, с трудом удерживая стопку табличек. — Оставьте его в покое, прошу вас! Вы не понимаете, что творите!

Дисомний огляделся на ходу, стараясь не выдать свой испуг. Скарабеи могли быть повсюду. Может быть, изучали его своими крохотными любопытными глазками прямо сейчас, таясь в тёмных нишах гробницы, потирая острые лапки и строя планы на сотни миллионов лет вперёд. В этих планах, ужасающих своей ювелирной точностью даже лучшие некронские умы, все они были лишь жертвами их холодных расчётов.

— Это не я! — Флави отскочила от тела Кусфии, которое нечаянно оказалось мёртвым. — Я её вообще не трогала! Только куснула чуть-чуть…

Откуда ей, поглощённой этой вознёй, когда они с Кусфией толкали и пихали друг друга, пока она висела на ней, вцепившись как клещ, было знать, как под кожу ещё недавно храбрившейся культистки залезла холодная рука мертвеца из страшных кошмаров мальчика, плачущего от страха в чёрных стенах своего узилища, и до смерти сжала ей сердце. Она не знала. Она видела только, что никому вдруг до Кусфии не оказалось дела так же, как ей, пожертвовавшей своей баронской безопасностью и красивым доспехом с тиснёной птичкой на груди. Флави даже не знала, зачем она это сделала. Слишком много глупых, непоследовательных поступков совершала она последнее время, не понимая, кого спасать, а кого казнить — и зачем.

— Ф-фу! — она впопыхах вытерла рот. А что если Кусфия не только культистка, но и больная какая-нибудь была, заразная? — Дураки вы! Я её уже заборола практически, кричу вам, а вы!..

Она с досадой потёрла рассечённое плечо. Сейчас бы самое время картинно упасть в обморок, как все настоящие дамы делают в любой истории, но что-то не хотелось. Флави опустила глаза, с секунду всматриваясь в пустое лицо Кусфии, которую все теперь лапали за шею, только чтобы убедиться, что пальцы не встречают этого бесстыжего и отчаянного толкания, говорящего: «Я ещё жива!»
Ничего там не было, под её белой кожей. Ничего, кроме мягкой и безнадёжно отступающей теплоты.

— Эй, дядя, — она взглянула на Маэла, — дура она у тебя была… Но красивая. Где ж ты её такую нашёл, — на миг янтарные глаза Флави блеснули в полутьме брошенного склепа странным, потусторонним сожалением, никак не вязавшимся с её обычной безалаберностью. — Мы б её сейчас связали, а потом вразумили. Но теперь-то уж чего… А-а!

Она подскочила, когда в дверь хранилища что-то ухнуло с той стороны, и попятилась.

— Эй, мертвяк болтливый ведь там собрался сидеть! Сам хотел! Чего это он?.. Аарон? Да не бойся ты, куда?! Щас мы его!.. Аарон? Подожди! Стой, ты чего?!

Одеяло сползло. Наверное, поэтому Даша проснулась раньше времени. Не от холода, а от странного чувства неустроенности, будто вещи не на своём месте, и сама она не там, где должна быть. Это ощущение напало на неё во сне, и как ни пыталась, она не могла от него убежать. Но бежала, видимо, изо всех сил, раз уж одеяло свилось у её ног в канат, свесившись на пол. Бёдра покрылись гусиной кожей. Не от холода. Но озноб прокатился по ним волной, будто ночь пыталась сдуть с неё остатки сна.

У неё получилось.

Дарья протёрла глаза и поднялась на локтях. В густой полутьме чужой спальни в этой съёмной квартире на Сосновой улице она лежала и пялилась на размытые и отслоившиеся от старого подтопа обои под потолком, по которым скоблил своими крохотными мохнатыми лапками мотылёк. Как шумно. Или, может быть, наоборот — как тихо? Было так тихо, что Даша слышала не только его потуги удержаться на старой, покрытой разводами бумаге, но и тиканье часов — а уж они-то у неё крохотные, циферблат с пятачок и ремешок шириной в ноготь. Лежат себе на тумбочке. Даша вообще никогда не слышала, будто они тикают, просто стрелки дёргались сами по себе, изолированные от всего мира стеклянным колпаком. Она села, свесив ноги у тумбочки, и потянулась за часами, тряхнув головой в попытке избавиться от их невыносимого тиканья.

У неё получилось. Когда она поднесла циферблат к лицу, стрелки показывали полночь, и их ход отдавался уже совсем тихими щелчками, как будто издали, как будто не из этого плоского, тесно укомпонованного корпуса. Сквозь стекло Даша видела лишь частичку той механической жизни, что приводила их в движение — через аккуратно вырезанный в циферблате полумесяц можно было полюбоваться, как толкаются друг с другом шестерёнки. Чтобы им хватило сил заниматься своей толкотнёй и дальше, она покрутила колёсико сбоку, а потом сцепила ремешок на запястье и поднялась.
Не спалось. Потянувшись и закинув одеяло обратно на кровать, Дарья прошла к шкафу. Тик. Так. Футболка на спине скаталась и неприятно липла к телу. Даша сдёрнула её через голову, отработанным движением кинув на стул, и тут же вздрогнула оттого, что услышала приглушённые голоса за дверью.

— Что за… — зашептала она самой себе, спешно натягивая то, что попалось под руку. Очень кстати на дверной ручке шкафа осталась забытая со вчера вешалка. Пуговица на юбке отчаянно сопротивлялась, блузка, кажется, выглядела немного мятой, но впотьмах было не разобрать, да и не сильно это беспокоило Дашу прямо сейчас. — Почему Андрей Павлович… И с кем это он?

Она выглянула в коридор осторожно, будто её временный дом вовсе не был её крепостью. Спустя секунду в голоса с кухни и едва слышное тиканье часов вмешались её осторожные шаги. Мотылёк остался биться во вспухшем углу в одиночестве.

— А вот и Дарья наконец проснулась, — голос Андрея Павловича стал громче. — Самое время.

— Здрасьте… — неуверенно поприветствовала всех Даша, заворачивая из коридора за угол. — А чего это вы вдруг посреди ночи собрались? У меня на кухне… Фу, ещё и накурили?

Андрей Павлович сидел за столом, уютно зажатый между ним и холодильником, и пил чай. Перед ним, между тем, стояла накрытая хлебной корочкой пустая стопка с присохшей ко дну еловой иголкой. По корке ползала ленивая муха. Даша сглотнула и обняла себя за плечи, закрывшись от чего-то, чего она пока не понимала. Андрей Павлович сочувственно вздохнул: о том, что стопка вовсе не Дашина, он-то как раз понимал и без объяснений. За овальными стёклами очков его глаза щурились так, будто хотели дать ей подсказку, но молчали, предпочитая, чтобы ученица решила эту задачу сама. Как и вчера, Андрей Павлович был в джинсах и фланелевой рубашке, чего он не позволял себе на занятиях, но в обычной жизни, свободной от профессиональной субординации, тяготел к простым и удобным вещам и очень быстро к ним прикипал. Почти весь отпуск он проходил в этих нелепых коричневых ботинках с круглыми носами, они и сейчас торчали из-за ножки стола. Он склонился над кружкой, чтобы подуть на чай, и длинное вьющееся каре, которое требовало расчёски, совсем скрыло его лицо и торчащие из-под носа усы щёточкой. А чай не выглядел горячим, но дуть или не дуть — это уж его дело.

Кто-то низенький сидел на корточках у открытого холодильника, копаясь внутри. Но как бы Даша ни хотела узнать побыстрей, кто же там шарится, что-то подтолкнуло её поднять взгляд. Почему-то внутренне сопротивляясь, она всё-таки сделала это — и обмерла.
У окна стояла женщина и курила. В пепельнице, которая принадлежала прежним жильцам, и которую Дарья никогда не трогала, скорчились и остыли уже две сигареты, в пальцах курившей тлела третья. Легко почувствовав на себе взгляд, женщина обернулась, и широкое, вязкое, как варёная смола, полотно чёрных волос плавно изогнулось вслед за поворотом её головы. Она переступила. Тик. Так. Волосы чёрные, а сама такая белая. Худые щёки, острый нос, под ним потерявшие свою вызывающую красноту губы изогнулись в грустной улыбке. Глаза мокры от сигаретного дыма. Она точно такая, как в последний раз. Тёмный твидовый жакет, юбка до колена. Открытые туфли на высоком каблуке, с ремешком вокруг щиколотки. Сама Даша так и не научилась носить такие. В её семье никто такие не носил больше, это была какая-то особенная, тайная магия, доступная только Нине. А теперь забытая.

— Здравствуй, Даша, — спокойно сказала она, и Даша застыла на месте от этих слов, испуганно и заворожённо уставившись на мякиш жёлтой георгины в другой её руке. — А, это… Мои любимые. Ты всегда помнила. Спасибо, что принесла.

— Тёть Нина?.. Но… Вы же… — Даша отрывисто вздохнула. Внутри неё толкались рыдания, и она старалась их подавить. Ей всего-то и нужно было надышаться, но ничего не выходило.

— Ну и чего ты рот открыла? Муха залетит, — дверь холодильника хлопнула, и скрывавшийся за ней мальчишка разочарованно отряхнул пустые руки. — Тёть Нине твоей уже чуть не залетела!

Георгина в Нининых пальцах сжалась, в её лепестках стыдливо спряталось потемневшее обручальное кольцо, а Нина отвела взгляд в сторону, струсив того, что Даша поймёт, почему это мухе вдруг понадобилось залетать ей в рот.

— Вон, опять на хлеб ваш садится, тёть Нина! — мальчик дотронулся до козырька своей кепки, поношенной и большой не по размеру, видимо, решив шугнуть ею назойливую муху, но передумал почти сразу. Бесполезное это дело. — Надоела она уже.

— Пускай крутится, — Андрей Павлович стукнул по столу кружкой. Потревоженная муха и правда сделала круг, только чтобы снова пьяно опуститься на прежнее место. — Нашёл чего интересного?

— Как же, — хихикнул пацан, — держи карман шире, дядя.

— Плохо ты питаешься, Даша, — заключила Нина, стряхнув сигарету над пепельницей, — совсем ничего в холодильнике нет.

— Да всё у меня было, — Дарья сильней сжала плечи, — просто уезжать же завтра… Зачем мне продукты хранить. Что вы… Что вы вообще все тут делаете? Ладно Андрей Павлович, хотя и это странно! Но, тёть Нина, вы… и… Мальчик в кепке?

— Дыа! — парнишка сделал шаг вперёд. В отличие от всех прочих, смущающихся этой необычной ночной встречи, каждый по-своему, его одного ничего не тревожило и ничего не казалось ему странным. — Я тебя узнал. Девочка с фотоаппаратом, — он склонил голову к плечу, некоторое время рассматривая Дашу в упор, а затем разулыбался во весь рот. — Ну ты и вымахала!

— А ты что-то не очень, — Андрей Павлович подставил под щёку кулак.

— Что-то да… — не переставая лыбиться, мальчишка почесал грязную шею. — Не очень.

Руки у него были по-детски тонкие, а пальцы с заусенцами и чернотой под ногтями. Колени трико вытянутые, одновременно серые от пыли и зелёные от травы. Кеды кое-как стянуты оборванными шнурками. И серая вельветовая кепка на макушке, конечно, а в кепке — пушистый ёршик распускающейся ткани там, где должна быть кнопка, и торчащие из этой дырки волосины. Мальчик в кепке был точно таким, как на фотографии. Каким Даша запомнила его три года назад. Тогда она только заканчивала школу. На выходных брала отцовский фотоаппарат и щёлкала всё подряд, так в один день и встретила мальчишек, кидающих палки по бутылкам. Им всем понравилось позировать перед камерой, но только одно лицо впечатлило Андрея Павловича настолько, чтобы обратить на Дашу внимание, а само фото выставить в студенческой галерее. Фотография «Мальчик в кепке» стала её визитной карточкой с тех пор, а она даже не узнала его имени.

— Да уж… — растерянно промямлила Даша. Она не знала, что ещё сказать.

— Встреча старых знакомых, — Андрей Павлович привстал, выдвинувшись на стуле ближе к центру кухни. — И раз мы уже в сборе… Давайте посмотрим, что у нас есть. Часики-то тикают.

Сам он открыл небольшой чемоданчик, которого до того Даша не заметила у него на коленях. Мальчик в кепке задумчиво запустил руки в карманы. Дырявые наверняка. Нина прибила последнюю сигарету и тоже подошла к столу. Она первая положила на скатерть свою георгину, рядом с пустой стопкой. Муха нехотя перелетела на угол холодильника, откуда могла бы наблюдать за всем в безопасности. Нина расстегнула верхнюю пуговицу жакета и стащила с шеи тонкий чёрный шарфик. Дарья моментально узнала его, руки сами вспомнили, какой тёплой и мягкой была всегда эта вещь, которую она отчего-то очень любила, но которой никогда не владела.
Андрей Павлович, в свою очередь, хлопнул по столу университетским журналом «В фокусе». На обложке журнала был он сам, и это вызвало у него мягкую, немного застенчивую улыбку. Должно быть, Нина была тому виной. На журнал он положил небольшую лупу в алюминиевой оправе. А последним, немного подумав, выставил пузырёк одеколона «Бриз» и перевёл взгляд на мальчика.
Тот не заставил себя долго ждать и рядом с лупой Андрея Павловича, от которой не отрывал взгляд с момента, как та появилась на столе, положил складной ножик — предварительно продемонстрировав всем его остроту на хлебной корке, — следом добавил покрытую зеленью монетку неизвестной чеканки, заставившую уже брови Андрея Павловича поползти вверх, и наконец...

— Ну как, похож? — он вдруг вытащил из кармана свою собственную фотографию и приставил к щеке, заулыбавшись ещё шире прежнего. От этой улыбки Даша нечаянно вспомнила, что у него ведь ещё и зуба одного нет, только на фото этого почти не видно.

— Почему моя фотография у тебя? — беспомощно возмутилась она, не в силах перестать смотреть на эту дырку у него во рту.

— А почему нет? Я же на ней! — мальчик выложил фотографию на стол. — Вот, пожалуйста, мне не жалко! А у тебя-то что есть?

— У меня?.. — Дарья оторопело оглядела их всех по очереди. — У вас что тут, бюро находок? Андрей Павлович, я сплю, да?

— Ну, вот и закончили.

Керри спешилась, почему-то отряхивая руки, как будто она тоже успела помахать кулаками в недавней заварушке. Вино в кожаном мешке осталось у седла. Она сладко потянулась, размяла ноги, переваливаясь с пятки на носок. Низкие каблуки её сапог тонули в грязной дороге. Паладин проводила удаляющихся наёмников задумчивым взглядом. Керри могла их понять — следующая встреча с нанимателем ничем хорошим для них не закончилась бы, — но бегство от обязанностей всё равно не одобряла. Она вздохнула и направилась к карете следом за Дариусом, по пути заботливо потрепав Брун по плечу.

— Заживёт, — с её спокойным голосом по спине пиратки разлилось тепло, смывая саднивший порез от рапиры, словно он был лишь нечаянным мазком алой краски.

Где-то совсем рядом тихо захлюпала вода. Или ей показалось. За спиной на кого-то задорно залаял Чичи.

— Только посмей что-нибудь учудить, мелкая! — Керри оглянулась, безуспешно выискивая глазами Ривери и на всякий случай ступая последние несколько шагов до кареты очень осторожно. — Если я тебя сейчас не вижу, не значит, что потом не поймаю!

Было, вроде бы, немного глупо ожидать подвоха от своих, но мало ли что этой проказнице может теперь в голову прийти. Преимущество невидимости столь соблазнительно. А в голове озорного подростка, да ещё с фантазией как у Ривери, так и вовсе искушение непреодолимое. Ох, эта новенькая точно плохо на неё повлияет.

— Ну что тут? Всё в порядке? — её лицо появилось в дверях кареты. Поначалу взволнованное, оно прояснилось, когда Керри пригляделась к пассажиркам. И вновь посмурнело, когда перевела взгляд на сира Ривальдо. — Ты чего его так сложил? Ещё бы в рулон скатал! Ну не по-людски это, Дарий... Он хоть живой?

Насмотревшись вглубь медной комнаты, но так ничего и не поняв, Флави развернулась и побежала на голос. Она села на корточки рядом с мальчишками, рассматривая рисунок Аарона. Очевидно, каждой комнате соотвествовала своя фигура, это и дураку было ясно. Вот только это совершенно ничего не объясняло.

— Ну… Какие-то знаки, и что? Чем это нам поможет? — закономерно поинтересовалась она. — У нас ни ромбов нет, ни треугольников. Может… Я не знаю… Может, треугольник открывает ромб, а ромб открывает круг. Или наоборот. Круг — треугольник. А треугольник — ромб, а ромб — квадрат. Или не так… Круг — треугольник?.. Да какая разница! Лучше бы выпытали у этого, — она махнула рукой в коридор, где остался Маэл, — какой ключ у него был и куда он его дел. Ничего в этих комнатах не понятно. Магия в них какая-то, я туда не полезу.

Невиданное доселе сооружение росло в Залах Пути. Из цельного пласта ноктилита крохотными лапками механических скарабеев выскабливалась высоченная статуя Леди Некрон в не очень благопристойной позе. При виде этой позы Леди Свежеватель загадочно хихикала, Уничтожитель поносил ведьм илидари, Дисомний отводил глаза, а Правый и Левый смотрели дальше и радовались. Поза эта была воистину противоречивой и не нравилась даже самой Ипохондрии, но канаптековые работяги лучше знали, что нужно получателю, а поэтому только делали вид, будто принимали поправки от госпожи, но продолжали скоблить своё. Новый поклонник (и теперь уже соратник Леди Ипохондрии) из соседнего мира-гробницы, носящего горестное название Крепость Одиночества, наверняка будет очень рад подарку. По крайней мере, теперь ему станет уже не так одиноко, а сама Ипохондрия хоть немного потешит свои прорезающиеся замашки диктатора, воздвигая изваяния в честь себя любимой и раздаривая их кому ни попадя.

Работа шла быстро, если не считать, что Мегаломантис и Гекатомна немного мешали, катаясь по Залам и настраивая себя и всех вокруг на боевой лад. Засидевшийся в кладовке Уничтожитель едва сдерживался, чтобы не палить на ходу из пушек, и с невыносимо взвинченным рёвом гравиплатформы носился по монолиту кругами.

— ДЕРӜ̵̨̄ИСЬ КРΞПЧЕ! ВЕÇТНИЦА СМℇРТИ! МЬᶅ СÔМНЕМ! СῸТРЕМ! КАРА! ГNБЕЛЬ! КРΘВЬ! ХОЛΌДНЫЕ ЗВξЗДЫ! ДАЙТЕ МНЕ ∏РОЩ∑НИЕ!

Сидящая на его спине Гекатомна заливалась торжествующим смехом и щёлкала острыми когтями. Её красный плащ мокро хлопал в воздухе, осыпая стены и пол, пошлый монумент и корпящих над ним крохотных жучков кровавой моросью. Те, возмущённо стрекоча, в который раз принимались чистить друг друга и свою постройку от недопустимых по протоколу органических соединений.

— А они неплохо проводят время. Подружились и теперь веселятся, — с видимым облегчением заметил Дисомний.

Он-то думал, что после выходки Леди Свежевателя ярость, которую копил запертый в кладовке Мегаломантис, обрушится в первую очередь на неё. Но похоже было, что память Уничтожителя оказалась даже короче, чем у его бывшего хозяина, Лорда Деменция, и истребитель-жизни-и-в-особенности-рыжих-швабр уже и забыл, за что был так зол и на кого.

— Ну а вам, я смотрю, не весело, — застенчиво скользнув по строящейся статуе взглядом, помощник обернулся к её прототипу.

Некронская царица апатично развалилась на троне. Охраняющие посмертный покой госпожи, Правый и Левый не знали, с чем связана перемена в её настроении, а поэтому просто стояли справа и слева, сами как статуи. Как всегда педантичный, Дисомний занёс этот случай внезапной индифферентности госпожи в табличку.

— Отстань от меня. У меня хандра, — соскальзывая с гладкого, словно плавленое стекло, трона, Ипохондрия заёрзала и с лязгом повернулась на другой бок.

— Странно. Все показатели в норме, — Дисомний как будто нажал что-то на табличке.

— Не сканируй меня!

— Прошу прощения. Просто рука соскочила, — советник склонился. — Позвольте узнать, с чем связана ваша хандра, госпожа?

— Да с чем же ещё, — Ипохондрия картинно приложила ладонь ко лбу. Её затухшие глаза ничего не выражали и болезненный блеск лица говорил о явной нехватке простого заупокойного счастья. — Вот лежу я, Дисомний, и думаю: что же это за царствование такое у меня получается? Ни одной половинки! Столько воюю, столько союзов заключаю, на какие жертвы я иду, — она махнула рукой на статую, которая, лишаясь верхних слоёв камня, становилась всё неприличнее и неприличнее, — а всё без толку! Тоскливо мне. И одиноко! У каждого кто-нибудь да есть. Вон, эти двое. Веселятся! Даже у Правого есть Левый, — на этих словах Правый и Левый переглянулись и одобрительно загудели, — а у тебя твои таблички…

— Но ведь таблички — это не…

— А у меня кто? Один жених и то какой-то… подозрительный, — она покосилась на статую. — Если так дальше пойдёт, скоро тоже стану как он. Сидеть взаперти в своей Крепости Одиночества. В Обители Скорби. В Юдоли Печали!.. Я как только к нему в гробницу зашла, сразу поняла, что это моё. Где-то вот тут, — она звонко ткнула себя в грудь, — как будто что-то коротнуло, можешь себе представить? И всё, с тех пор не могу перестать об этом думать.

Дисомний не представлял, но на всякий случай понимающе кивнул. Такая юная, решил он, и уже такая несчастная.

— Ну, раз уж вы всё равно кроме хандры ничем не занимаетесь, может, объявим ещё один поход? — осторожно начал он. — У нас тут незаконченные дела с ил...

— ПÃТАСКÝХИ! — громыхнуло под сводами залы.

— Да, с ними. Объявлять?..

— Ой, да объявляй, — Ипохондрия отмахнулась, села поудобнее и поправила сползший кокошник. — Но на этот раз чтобы точно!

На этот раз тощих выскочек не ждало ничего хорошего. Объединённая мощь двух некронских гробниц выстрелила в окружающие звёздные системы десятками флотилий и обширной шпионской сетью. Многие падут, не в силах справиться с бесчисленной армией неживых солдат, всё ради того, чтобы скучающая некронская царица нашла наконец себе половинку.

— Да уж наверное теперь я попробую! — зашипела Со Ён, зажав мякиш микрофона в кулаке. — Кто ещё-то будет это делать, раз ты не можешь? Толку от тебя!

Она недовольно зыркнула на Юки, но тут же пожалела, что вообще повернулась к ней. Растерянность, которую она увидела в лице Такаямы, оказалась заразна. Она запнулась, чуть не поперхнувшись лезущей из неё желчью. Не найдя выхода, та лопнула и разлилась в горле, просочившись горячим паром за воротником. Лицо Такаямы размылось, а когда снова собралось в фокусе, Со Ён уже не знала, что ещё сказать той в глаза, и так старательно избегающие контакта с нею. Понять, каково было Юки, оказалось несложно: она ощутила то же покалывание в щеках и во лбу — под густой чёлкой Такаямы, где её мягкие брови сломались в замешательстве и стыде, должно быть, жгло невыносимо, — а губы сами собой сжались, не в обиде, как у её молодой коллеги, прячущей ладони между ног, будто не зная, куда деть собственные руки, а в несогласии с тем, что происходит.

— Извини, я… — Со Ён поискала взглядом хоть что-нибудь, что её спасёт, и нашла пол, вытаращившись на него так удивлённо, будто видела этот паркет впервые в жизни. — Давай... Давай я им тоже что-нибудь напишу. Они же просто… придурки, да? Просто придурки, столпились там. Какой же это автозак? Ты мне только скажи, как в этот ваш чат, ну, зайти, — она вдруг вскинула брови, будто удивившись ещё сильнее, и наконец подняла к Юки лицо. — О! Может, мы им другое развлечение найдём? Пусть лучше на контролируемых территориях кучкуются. Есть там что-нибудь?

«Глаз» наконец заработал, и отслеживать движения митингующих стало проще. Очаги скопления людей ясно отражались на карте, и теперь, видя точки наибольшей активности, можно было строить какие-то прогнозы. О том, чтобы напрямую управлять массой протестантов, Со Ён всё ещё боялась заикаться — с чего она вообще решила, будто им это под силу и что может требовать этого от Юки? Это ведь не ребёнку объяснить, что нельзя ходить по газону. Такаяма, может, и с ребёнком бы не справилась, но разве дело в ней? Со Ён выбесилась на неё, потому что испугалась. Как, наверное, испугалась сама Юки, когда у неё ничего не получилось.

В ушах тихо затрещало чужое нетерпеливое дыхание, и Со Ён вспомнила, что всё ещё на проводе. Она выпустила микрофон, вернувшись в тёплую впадину широкого офисного кресла. Можно говорить что угодно и считать хоть ребячеством, хоть придурью, но её кресло помогало ей думать.

— Да. Да, я вижу, — торопливо подтверждая командиру, что получила картинку, Со Ён заглянула под мигнувшую иконку Вуаньдо и открыла беседу с Юки. От той уже посыпались указания, что и как делать. Со Ён предпочитала не думать, что заставляет её строчить сообщения так быстро. — Проезжайте, насколько можете, и останавливайтесь. Посигнальте ему пару раз, что он там встал. Назад не сдавайте, ждите. Потерпите немного, ладно? Пожалуйста, не провоцируйте толпу. Я сейчас разберусь, что это за грузовик такой и чего они к вам прицепились, — она склонилась над клавиатурой, когда Юки закинула её в чат митингующих. — «Мэджик», приём. Вам хорошо видно грузовик? Что это вообще такое? Он специально так встал?

У неё была секунда или две, чтобы пробежаться взглядом по мельтешащим сообщениям протестантского чатика и придумать, что писать, прежде чем голоса в наушниках вновь оживились. Отбивая клавишу отправки раз за разом, она быстро погрузилась в кипящее обсуждение.

лол, это наш грузовик?

есть мнение, что это всё ещё не автозак…
вообще не полиция

вы вертушку видели?
что если это военные? и чего вы к ним лезете?

— Юки, нам надо придумать, куда их отправить.

Госпожа нашлась, хоть и не сразу. Оказывается, разобравшись со сферой Деменция, она пустилась в увлекательное телепортационное путешествие по миру-гробнице, между делом задержавшись в уютной подсобке с проектором, куда сложили пошлые мультики её новых синекожих прихвостней. Ну, тех, которые предложили союз и тут же завалили подарками. Миленькие они, хоть и страшненькие. Жалко будет их предавать, решила Ипохондрия, но тут уж ничего не поделаешь — однажды придётся.
Между тем бедные Правый и Левый не находили себе места, осторожно и как будто невзначай пытаясь пристроиться к Гекатомне справа и слева, чтобы встать и стоять — потому что они должны стоять, а госпожа пропала. Гекатомна не давалась и всё время от них убегала, так что весь этот отрезок времени стал для них большим испытанием воли и целеустремлённости. Можно сказать, они прошли его с честью, без устали шагая за Гекатомной, куда бы та ни отправилась, а теперь, наконец успокоившись и найдя мир с собой и Вселенной, заняли подобающие им места возле Леди Некрон.

Та сидела на троне в Залах Пути, сложив телепортационную сферу на коленках и размахивая своей новой игрушкой — жезлом-расщепления-расщепляющим-всё-сущее, — и вела тяжёлые переговоры с очередным поступающим в услужение миньоном. Этот миньон себя таковым не считал, был очень наглым и, честно говоря, страшным порядочно, так что Ипохондрия напрягалась и размахивала расщепляющим жезлом яростнее.

— Да ты достал! Хватит от меня требовать! Это я должна требовать, а ты исполнять! — не поднимаясь с трона, она топнула пяткой, отчего сфера едва не укатилась, и Леди Некрон боязливо подхватила её под мышку. Держать все эти артефакты при себе ей скоро не хватит рук, это просто абсурд какой-то, но она не сдавалась, старательно напуская на себя грозный вид. — Давай с начала: «предлагаю себя в услужение…» или как там в вашем культе принято?

— УСОВЕᎮШЕНСТВУЙ МЕНЯ! ПОЛУЧИ ИДЕАЛЬНОЕ О♇УӜ̵̨̄ИЕ! МЕГАЛОМАНТИС!

В центре залы перед ней гудела машина. На большой антигравитационной платформе крепился остов тела, уже едва ли напоминавшего некронтир. Изгиб голого ребристого позвоночника уходил в вибрирующую платформу и из неё напрямую питал гауссовы свежеватели, которые давно заменили руки. Непропорционально маленький череп зло сверлил Ипохондрию демантоидными глазами, не иначе как-то заточенными для лучшего сверления. Бесконечно улучшающий себя истребитель жизни требовал от Леди Некрон улучшений, чтобы эффективнее истреблять.

— РАЗРУШЕНИЕ! СМЕРТЬ! ДИКТ₳Т! — снова загудел Мегаломантис. — ₭АЗНЬ! ПЫТКИ! БЕΣУПРЕЧНЫЙ ПАЛАЧ! Я ТАК ОДИНОК! УСОВΞРШЕНСТВУЙ!

— Это же бред.

— НЕ₮! ТЫ БРЕД! Я ɃОЕВАЛ ТВОЮ ϺАТЬ!

— Эй, не груби госпоже! — из-за плеча Леди высунулась Гекатомна. Мазки крови над её глазами сложились осуждающе и грозно. — У нас поход за половинками на носу, нам не до глупостей.

— ℥АПЧАСТИ! ТЫ СОБИРÅЕШЬСЯ УЛУЧШАТЬ! НО НЕ МЕĦЯ!

— Половинки, балда, это тебе не запчасти. Это… трофейные, э-э, самки… форм… — не зная, как ему объяснить, Ипохондрия вздохнула, сдаваясь. — Гекатомна, можем мы на него что-нибудь навесить?

— Ну… Давай ему подсветку сделаем на днище?

— ŦЫ ДНИЩЕ! ДНϴ! Я ПАЛАЧ! ЗЕЛɆНУЮ ПОДСВЕТКϒ!

Вдруг зеркало в центре залы ожило и раскрылось, выпуская сгорбленную фигуру с табличками. Мегаломантис моментально сделал крутой разворот, выставляя пушки в направлении внезапной угрозы.

— К'Тан меня побери, — охнул Дисомний, выныривая из портала, и вытаращился на Уничтожителя, — а это ещё что?

— КТ₳Н! Я РАЗБИВАЛ К₮АН НА ОСКОЛКИ! — взревел Мегаломантис, уходя в занос. — САМКИ ФОРМ БУДУТ ПЛАВИТЬ₡Я!

— Мамочки! Мертвяк!

Флави спряталась за ближайший стол, последовав примеру Аарона. В одной шутливой книжке крестьянский мальчик Каспар бегал от такого вокруг колодца, на ходу ещё успевая жевать репу. Он, конечно, мог бы вообще убежать далеко, но уже тогда Флави поняла, что цель этой истории не в спасении Каспара (который в итоге попался, совершенно обнаглев и решив станцевать своему преследователю), а посмешить читателя и немного поучить. Она, впрочем, помнила и другие книжки, где герои умирали жуткой смертью, будучи растерзанными живыми мертвецами, прямо как вот этот дядечка на полу. Вопреки замечанию Адры, счастливчиком тот не выглядел. Флави не хотелось бы закончить так же.

— Давай, Тибо! Мочи его!

Она высунулась и, подавая пример, зарядила в ковыляющего зомбака из своего волшебного пальца.

— Ладно, раз все готовы. Это хорошо... — отозвалась Со Ён, больше убеждая себя саму, и повторила: — Это хорошо.

Кончики пальцев, кажется, стали холодными и влажными. Со Ён почувствовала это, когда в очередной раз принялась скроллить свои заметки: ребристое колёсико мыши стало тугим и скользким, поддаваясь её робким поглаживаниям через раз. Список на экране между тем убеждал её, что всё в полном порядке, и Со Ён действует в пределах собственноручного составленного плана. Он был не о том, к какому параграфу корпоративных документов обращаться в случае чего — а попросту как не потерять себя в суматохе. Небольшой столбец текста, напичканный мелкими глупыми штуками, которыми всегда можно занять себя в момент растерянности, и это будет полезно.

— «Гонец-1», приём. Поняла вас. Тогда начинаем, — Со Ён поправила микрофон, и её голос стал громче и чётче. — Прошу донести до экипажа: ни при каких обстоятельствах не провоцировать толпу, не отвечать на провокации, не использовать вооружение. Подтвердите готовность, и я поведу вас по маршруту, — она сделала короткую передышку и добавила уже по каналу с вертушкой: — «Мэджик», приём. Мы начинаем. Подтвердите готовность.

Со Ён развернула на экране карту лейтенанта Вэня и, не забыв, что ещё должна отправить запрос, полезла в Вики. Действовать приходилось уже на два фронта, подключая свою многозадачность. Вечер, как говорится, резко перестал быть томным. А ей же талдычили ещё в самом начале стажировки, что такое будет случаться постоянно, и это норма. Тогда она, впрочем, как и любой стажёр в первый день, отнеслась к этому наставлению с юмором: стращают больше, ну какой экшен у тебя случится тут в офисе? А вот, пожалуйста. И вроде бы никто не волновался — мистер Кимура выглядел спокойным, его такие накладки не пугали, а Ливей так и вообще сейчас сидел плевал в потолок, скорее всего, — но в такие моменты как-то скоро проникаешься идеей, как все эти планы хрупки. Наверное, настоящее мастерство в их работе и заключалось в том, чтобы не просчитывать всё наперёд, а лавировать, быстро разбираясь с тем, что тебе досталось.
Это отец её научил — просчитывать. Господин Гвансон считал всегда и всё, и некоторые люди — да вот хоть и мама, к примеру, — всегда восхищалась этим его качеством. Но почему-то оно не очень помогло ему в карьере, думала Со Ён. Помогло только начать лысеть раньше времени.

— Юки! — приглушив микрофон, она высунулась из-за стола. — Ну что там у вас? Есть успехи?

Со Ён прислушалась к голосам в наушниках. Она уже держала в уме начальный отрезок пути к западу по Лай Чи Кок, как будто подкрашивала городские улицы на карте Вэня тонким маркером.

Кое-кто в Галактике говорит, что некроны умеют ждать. Что они неторопливы ровно настолько же, насколько расчётливы. В случае с Ипохондрией это, наверное, работало как-то иначе, потому что к тому моменту, как разрыв карманного измерения снова выплюнул Дисомния и его таблички, она на своих двоих оббежала некую часть спального комплекса их гробницы, умудрилась заблудиться, потеряться и снова найтись, и совершенно уже извелась от нетерпения. Её можно было понять: леди Ипохондрия спала столько, что чуть не забыла, что надо делать, когда не спишь. А делать-то в спальном комплексе было особо и нечего: все спали. И только снующие тут и там скарабеи недовольно сучили на неё лапками, когда Ипохондрия нарушала тишину, и иногда нападали, пытаясь проапгрейдить.

— Дисомний! Наконец-то! Тебя целую вечность не было, — леди некрон страдальчески приложила руку ко лбу. — Тут так скучно, что меня в сон клонит…

— Пожалуйста, не надо, — глаза Дисомния загорелись тревожным зелёным цветом. — Тем более что у меня очень хорошие новости, и совсем скоро вам будет чем заняться. Как я и предполагал, в близлежащих мирах обнаружились низшие формы жизни. Вот, госпожа, взгляните.

Он протянул табличку, на этот раз выглядевшую гораздо технологичнее камня. У неё был экран, отлично передававший сорок тысяч оттенков зелёного, и не было ни одной кнопки, потому что кнопки — пережиток далёкого прошлого.

— По мне, разумеется, не видно, но я в шоке, Дисомний, — шокированно произнесла госпожа. — Как посмели эти… существа… посягнуть на наши владения, какая нагл... Дисомний! Твою душу К'тан, почему её низшие формы больше моих?! Да и высшие тоже! Зачем… Зачем ты мне это дал?.. Ну теперь я расстроена!

— Очень жаль, госпожа, но боюсь, мне придётся подавать разведданные в лоб, у нас нет времени на сантименты. Или вы захватите эти формы первой, или их захватят… формы… другие, — после секундной попытки проанализировать, что сказал, Дисомний драматично развёл руками. — И позволю себе заметить, что эти… Кхм… Госпожа, нам нужен какой-то новый термин, чтобы отличать одни формы от других. Так вот, эти формы нашлись совсем на другой планете, не из тех, что вы указали. Мне поступило предложение о союзе и обмене информацией, я его рассмотрел и пришёл к выводу, что он может быть полезен.

— Что?! — Ипохондрия всплеснула руками, и табличка чуть не вылетела из когтей, так что пришлось её ловить. — Как это ты заключаешь союзы без моего ведома?! Это неповиновение! Ты наказан!

— Протестую, госпожа, — парировал Дисомний, на всякий случай зачем-то отступив на шаг. — Это инициатива.

— Вот как? Ну… Так и быть, ты прощён!

Госпожа быстро сменила гнев на милость. Во-первых, ей бы не хотелось, чтобы её считали совершенно бездушной начальницей. Во-вторых, у неё по-прежнему оставался всего один подчинённый, и накажи она его, выполнять поручения станет некому.

— Насколько я понял из проданной мне информации, — между тем помощник приступил к разработке плана, — к этой претендентке может потребоваться особенный подход. Она достаточно стойкая и может не согласиться на обычный ультиматум, как мы привыкли. Я долго размышлял над этим, но теперь, кажется, знаю, кто может нам помочь. Бывшая, э-э, подруга Лорда Деменция, как бы это правильно назвать, имеет очень специфические вкусы, которые впечатлят кого угодно. И они стали особенно неординарны с тех пор, как Деменций проснулся, не узнал её и отказывается общаться. Думаю, это нанесло ей непоправимую травму — зато открыло всем её экстравагантную натуру. Её зовут леди Гекатомна, и я возьму на себя смелость представить вас.

...Возможно, если бы не болезненный разрыв с Лордом Деменцием, кардинально изменивший его милую подругу, леди Гекатомна могла бы стать новой некронской госпожой. Однако теперь она потеряла всякий интерес к этому делу, полностью уйдя в себя и свои увлечения. К сожалению, это сделало её одинокой: не каждому некрону хватало выдержки в присутствии этой эпатажной персоны.

— Восхитительно! Вы только посмотрите на эти изгибы! Я их вижу даже под этой отвратительной, безвкусной бронёй. Наверняка такие мягкие… И ещё тёплые, — скрипучий голос Гекатомны дрожал, когда она разглядывала картинки на табличке Дисомния. — У-ух, аж мурашки по коже!

Леди некрон и её помощник некомфортно переглянулись. Эвфемизмы Гекатомны смущали их едва ли не больше, чем её внешний вид. Ипохондрия склонилась и зашептала, ядовито сверкая на Дисомния глазами:

— Ты не сказал мне, что она из этих...

В огромной и практически пустой зале, чёрными каменными стенами складывающейся в пирамиду и уходящей вершиной далеко за грани обозримого, эхом раздавались стоны и скрипы.

— У-ух… О-ох… — стоя в самом центре помещения, мягко освещаемом лишь разбежавшимися по каменному полу мерцающими зелёными линиями, недавно проснувшаяся некронская леди сладко потягивала руки и ноги, лязгала тазом и вообще делала всяческую зарядку, отчего где-то в глубине её грудной клетки расцветало слабое зеленоватое свечение, точно такое же, как и в полу.

— Госпожа Ипохондрия, если вы закончили... — за её спиной терпеливо выжидал некрон, выглядевший, как он сам считал, изрядно поскромнее. Он наблюдал за тем, как Ипохондрия кривляется перед единственным предметом интерьера в этой циклопических размеров зале, походящей больше на склеп. Предметом этим была монолитная плита, настолько чёрная и настолько гладкая, что её можно было бы принять за своего рода зеркало, за которое красующаяся соня его и приняла. — Если вы закончили, я хотел бы вернуться к насущному вопросу и ещё раз попытаться убедить вас, что нам непременно нужна война на истребление. Проснувшиеся солдаты скучают, они молчаливо недовольны тем, что их госпожа ещё никого не покорила, а я как раз тут набросал небольшой список…

— Да чего ты ко мне пристал? Как тебя?.. Дисомний? — недовольно пробурчала леди. — В общем, Дисомний, у тебя свой Лорд есть, вот за ним и ходи.

— Лорд Деменций проснулся, но лежит в своей усыпальнице и отказывается вставать. Он говорит, что не помнит, будто его избирали Лордом этого мира-гробницы, госпожа, и не хочет делать свою работу. Поэтому нам нужен кто-то более подходящий… Поскольку на самом деле мы никого не избираем, о чём наш Лорд, по всей видимости, тоже забыл, я бы советовал вам занять вакантное место как можно скорее, — заискивающе добавил Дисомний, тихо переступив с ноги на ногу. — Когда я случайно нашёл Вашу Мрачность спящей на складе канаптековых скарабеев восемнадцать миллионов лет назад, я сразу понял, что вы станете подходящей заменой Лорду Деменцию. Честно говоря, я был настолько заворожён вашей бездушной красотой, что даже постеснялся будить раньше времени, хотя первой моей мыслью было узнать, кто вы такая и что делаете в нашей гробнице.

— Что делаю? Деменций должен знать, наверное… Потому что сама я как-то... — Ипохондрия ненадолго задумалась, но вовремя спохватилась. Похоже было, что зарядка пошла ей на пользу, вернув резкость движений и ума. — Неважно, что я делала, пока спала. Главное, что я собираюсь сделать!

— А что вы собираетесь сделать? Надеюсь, стать нашей госпожой, потому что…

— Пф-ф!..

— Потому что, — с вежливым напором продолжил Дисомний, — правящие в соседних мирах особи сами себя не покорят. Кроме того, в секторе наметилась подозрительная активность, не иначе конкуренты…

— Конкуренты?!

— Хуже того, госпожа. Они, как бы это сказать, несколько живые, что делает войну с ними омерзительно безынтересной, но обязательной. К тому же наши воины, те, что уже пробудились и сидят без дела, не признаются, но считают, что новой госпоже нашего пустынного, но уютного мира-гробницы, не помешает, цитирую, «половинка». Знаете, такая шутка располовиненных солдат... Кхм, в нашем случае это значит «трофей». С трофеем наши армии готовы маршировать под командованием Леди Ипохондрии даже более равнодушно, чем под командованием Лорда Деменция. Мне кажется, именно этого ему в своё время не хватало...

— Как-то это всё внезапно. Но допустим, — Ипохондрия выпрямилась, со стуком ткнув кулаки в пустой и гулкий таз. — Может, ты и прав, Дисомний, пора начинать наш очистительный поход. Поразительно, как Галактика успела порасти всякой поганью, пока мы, ну… Ты понимаешь.

— Понимаю, госпожа. Грустное зрелище, — согласился Дисомний, который, в отличие от своих собратьев, всё проспавших, наблюдал это зрелище воочию.

— Ну вот. А по пути соберём все половинки… Значит, решено! Подай-ка мне мой кокошник! Мне же теперь положен?

— Да. Но госпожа…

— Давай его сюда! Не спорь! Я теперь главная, сам сказал!

Дисомний вздохнул с протяжным скрежетом и, сняв с головы украшенный ярко-зелёными камнями головной убор, в полном трагизма поклоне протянул его своей новой госпоже. Та незамедлительно примерила его и, подбоченясь, вопросительно взглянула на советника.

— Ну, как я выгляжу?

— Ну, как… — Дисомний поскрёб подбородок стальным когтем. Теперь, когда Ипохондрия наконец нацепила регалии некронского Лорда, которые Деменций поначалу возложил на него, уйдя в отказ, она действительно стала кого-то ему напоминать. Не иначе, Владыку. Роль Леди для неё была даже как-то мелковата.

Между тем сама Ипохондрия всё крутилась у большущего зеркала из чёрного камня, пытаясь рассмотреть своё отражение. Ноктилит хорошо отражал свечение камней в кокошнике и блеск её смертельно притягательных салатовых глаз, отливая волнами зелени, но кроме этого помогал не особенно.

— Ну? Так как? — нетерпеливо повторила нововыкованная Леди.

— Ну… Как я?.. — некрон пожал металлическими плечами.

— Справедливо, — госпожа пожала металлическими плечами в ответ. — Но что если этого мало? Конечно мало! Я же не могу выглядеть как ты? Посмотри на себя, у тебя даже кокошника нет! Я должна выглядеть по-особенному, а иначе кто же пойдёт со мной на свидание?

Ипохондрия растерянно поправила на голове непривычную штуковину, бросая на него косые взгляды через плечо. Начала нервничать, решил Дисомний, нисколько на неё не обидевшись. Её, конечно, можно понять — всё-таки вступление в новую должность, к тому же завоевательный поход на носу, а ещё свидание. Даже не одно, по всей видимости. Сам Дисомний не переживал за неё, был уверен, что справится, тем более, если он ей ненавязчиво поможет, как и положено хорошему слуге. Он смотрел на Ипохондрию с гордостью и самую малость с заботой. В общем-то, он испытывал эти чувства последние несколько миллионов лет, стоя в кладовке и с лаймовой свежестью во взгляде наблюдая за тем, как спит их будущая Леди. И это было ни капельки не стрёмно.

— Ладно, — насмотревшись в зеленеющую черноту ноктилита, Ипохондрия развернулась и поманила советника. — Давай сюда свой список.

Дисомний послушно протянул ей широкую каменную табличку с выцарапанными в её блестящей поверхности названиями десяти миров. Ипохондрия приняла табличку, поднесла к лицу и так держала какое-то время, вперив в неё долгий взгляд. Во взгляде этом читалось сомнение.

— Серьёзно? — промямлила она. — Тебе что, делать было нечего?

— Довольно-таки нечего, — Дисомний склонил голову, печально ширя грудную клетку из живого металла. — Восстановлением систем гробницы занимались скарабеи, а они не очень приятные собеседники. К тому же они не подпускали меня к терминалам… Но я нашёл эту табличку и вырезал названия миров, которые вы поработите первыми, своими руками! Я сделал это для вас…

Дисомний подобострастно воздел ладони, и тут его госпоже стало видно, как блестят его когти от долгого скобления по камню. Такая самоотверженность очень её впечатлила, хоть она и не подала виду, уже начиная преисполняться в своём посмертном величии.

— Тогда я выбираю этот и этот, — она последовательно ткнула в две строчки и только собралась вернуть табличку, как вдруг за спиной что-то стукнуло.

Леди Некрон подскочила на месте, тихо вскрипнув, и тут же развернулась, враждебно уставившись на зеркало. Зеркало неожиданно раскололось, и части его разъехались в стороны, обнажая мерцающий и потрескивающий зелёными молниями путь в карманное измерение.

— Не пугайтесь госпожа, я всего лишь на разведку.

— А-а-а! — с внезапным осознанием протянула Леди. Она стеснённо отступила, побаиваясь пока трескучего портала Деменция. А ну как засосёт куда-нибудь, куда не надо. И плакали тогда её половинки. — Вот оно что… Ну, ты иди. А я подожду.

Дисомний кивнул — и скрылся за мерцающей зелёной рябью. Вскоре она погасла, и кусочки зеркала снова сомкнулись с тихим шорохом. Повисла могильная тишина, однако не прошло и пары секунд, как её нарушил частый стук и звон металла по камню — это некронская Леди радостно побежала осматривать свои новые владения.

Некоторое время спустя в атмосферу первой из указанных планет уже спускался рейдер «Панихида». Мерный, низкий гул его двигателя Дисомний чувствовал всем своим металлическим телом и отзывался, как будто тот пел ему, а некрон подпевал в ответ, расслаблено клацая когтями по бедру в такт вибрации, накатывающей на него волнами. Может, это и не двигатель вовсе, просто Дисомний впервые за долгие-долгие годы пребывал в апатично-приподнятом настроении, а не просто в апатичном.

— Ты и я, детка, — тихо бубнил он, — всего лишь млекопитающие. Так давай сделаем это, как они...

Чарли выскочила из душа быстрее, чем рассчитывала. Ни смутивший её поначалу застоявшийся воздух с абсолютно характерным душком, ни сбивший его металлический запах воды не принудили бы гостью покинуть уборную прежде необходимого, но о том, чтобы понежиться немного под этими «тёпленьким» потоком из распылителя, уже не могло быть и речи. В какой-то момент, однако, тело даже попривыкло, и Чарли волей-неволей смирилась с колючими ледяными струями, пробивавшими её до костей, но вскоре поняла, что сразу за смирением приходит онемение, а дальше, видимо, смерть. На этой станции опасности поджидали на каждом шагу, и двинуть кони можно было вообще от чего угодно, но сделать это в душевой было бы ну слишком позорно…

Так что, быстро покончив с планом «намылиться-смыть, намылиться-смыть» и наспех вытерев ноги — в этом ей очень пригодилось лежавшее на полу хозяйское полотенце — она вышла в комнату, обхватив себя за плечи, тут же покрывшиеся гусиной кожей, и сконфуженно став к полосатому боком. К счастью, долго ждать не пришлось.

Пытаясь наспех вытереться дрожащими руками, она молчала, наверное, больше оттого, что боялась не произнести посиневшими губами ни слова, и вполуха слушала, как склонившийся над ней Ричи бормочет какую-то ерунду про пользу холодного душа и тихонько взбивает её причёску, выжимая мокрые космы себе в кулаки. Шарлотта подумала, что опять долбанула бы ему по шарам, если б только не замёрзла так сильно. Она выпустила бархатную кромку полотенца из рук, когда тигр прижался широкой мордой ей к виску, вдыхая, как пахнут её волосы. Мягкие, сказал он. Мягкие.

Волосы у Чарли были что надо, это правда. И обнаруженный в туалетной стойке тюремный обмылок, неважно, как хорошо он пах, их, разумеется, ни капельки не заслуживал. Поглаживания её ладоней и белёсый завиток, что Шарлотта нечаянно оставила на его покатом боку, были лучшим событием, что вообще могло приключиться за его глицерин-вазелиновую карьеру. Лишённая выбора, впрочем, она вынуждена будет вернуться к нему ещё неоднократно, так что везучий сукин сын со временем весь изойдёт на пену и счастливо умрёт в её руках.

В руках Ричи она тоже как будто истончалась, от лёгкого смущения и почти физической скованности, но и они потихоньку испарялись вместе с влагой, оставляя там, где он прошёлся полотенцем, только тепло и непрошенное чувство уюта. Запахи её мытых волос и тигриной шерсти смешались, они дышали ими вместе. Так отпечаток чужого тела проник в её обособленный личный мир, и Шарлотта спокойно его приняла. Её не сильно беспокоило, что тигрёнок слегка заигрался, по третьему разу вытирая ей плечи, спину и бёдра, и когда он повёл пушистым краем ей по животу вверх, поглощённо массируя его, затем с боков и под мышками, и осторожно, будто проверяя её реакцию, обнимая и стискивая груди, она тоже позволила ему. Так полотенце медленно сползло по её плечам, и Чарли воспользовалась этим, высвободив руки, чтобы расправить тяжёлые волосы по спине. Она улыбнулась, думая о том, как тюремщик, который ещё вчера бил её с ноги в живот, сейчас обтирает, бережно, словно ухаживает за любимой драгоценной скульптурой. Улыбка получилась мечтательной — скульптура была живой, и сама быстро поддавалась этой заботе.

Это плохо. И этому лучше было положить конец сейчас, чтобы собраться с мыслями.
Она должна управлять.
Она. Не он.

— Я тебе тут наследила, — наконец тихо сказала Чарли, переступая с ноги на ногу и зарывая пальцы в мокрый ворс. Она положила ладонь Ричи на живот и мягко, но настойчиво, оттолкнула его от себя, выпутываясь из его объятий и второй рукой запахивая полотенце на груди. — Во что это ты играл?

— А зачем же её сейчас снимать? — отозвалась Момо. Она разогнулась и сделала шаг назад, чтобы забрать свой шест, утопленный в мягкой земле, встряхнула его коротким движением и снова поравнялась со спутниками. — Не-е-ет. Разве что потревожим немного.

Верёвка болталась перед ней на уровне пояса, но махать ногами, перелезая, ей что-то не хотелось. Уэна покосилась на хрупкую девушку рядом, в смиренном ожидании склонившую голову.

Теперь, когда солнце скрывалось за горизонтом, и ночь прокрадывалась ей в волосы и складки ткани в рукавах и подоле, ещё чернее закрашивала тени на шее и тонких руках, она казалась Момо всё менее и менее знакомой. Её одежды захлопали на ветру, и черепки затряслись на играющей ткани, смеясь. Эта нелепая сцена снова заставила Момо скривить губы, но на этот раз усмешка вышла колкой. Недалеко бы она ушла, становясь вот так перед каждой изгородью, верёвкой или упавшим деревом. А пришла она издалека… Уэна подалась вперёд и поддела верёвку чистым концом посоха, нечаянно вспоминая о затерянном в лесистом сердце Хоккайдо узком ущелье, скалы которого резали на части тонкие шумные водопады, делили на неровные куски, будто нож резал дораяки рукою плохой хозяйки. Плохая хозяйка даже не знает, что если б не короткая память монаха Бэнкэя, забывшего однажды в крестьянском доме свой гонг, то дораяки и не имел бы этой круглой и выпуклой формы, а то и вовсе не появился бы на её столе никогда. Поняв, что начинает думать о еде вместо дела, Уэна снова хмыкнула и сосредоточилась на том, чтобы осторожно поднять натянувшуюся и запевшую на ветру веревку как можно выше, одновременно с этим шагнув на ту сторону.

«Нет! — трясущиеся от негодования сторожа из рисовой бумаги молчаливо кричали, каждый бросаясь на неё своей изрезанной красными росчерками грудью. — Нельзя!»

Нарушившая их дозор Момо не повела и бровью. Она смотрела на Юю, и её взгляд не выражал ничего, кроме шутливого порицания. Юя, конечно, в чём-то была права, но вынуждать бедного Ясамуру задирать верёвку для неё, Уэны… Если это шутка, то она немного не ко времени.

Со стороны Со Ён последовала секундная заминка. Это время понадобилось ей, чтобы понять, как крепко она держится рукой за подлокотник кресла — будто не сидит в нём посреди тихого офиса, а плывёт в открытом море, увлекаемая отливом всё дальше и дальше от берега. Каждый раз она готовит себя к тому, чтобы стойко получать отказ и, следуя корпоративной методике звонков, превращать неуверенное «нет» в твёрдое «да» — и каждый раз начинает с того, что плывёт. С человеческой несговорчивости и вообще.

— Господин Вэнь, — сейчас Ким занималась тем, что превращала негодование в сдержанное уважение, — я подготовлю официальное письмо… Но послушайте, сколько времени могут занять все процедуры? У меня минут сорок на всё про всё. Там же сейчас черт-те что творится в центре, и без вашей поддержки я поведу машину вслепую. Речь ведь о жизнях. И о сохранности данных. Я и за посылку, и за своих ребят головой отвечаю, как и вы за своих…

Со Ён не хватило воздуха. Как-то она загнула… Не чересчур? Отчего-то ей представилось, как по истечении таймера на табло, её голова отделяется от тела, а Макс Кимура смотрит на это с выражением искреннего и безмерного разочарования.

— Это же важнее «бумажек»? — осторожно добавила она. — Документы будут оформлены и отправлены, но ведь вы тот, кто может всё ускорить? Протестанты на улицах ждать не будут, пока мы все подписи соберём. Перевернут машину и всё!..

— Хм-м-м, — дрожащим голосом протянула Чарли, наблюдая, как тигр стягивает с себя одежду. Она делала всё, чтобы этот голос дрожал от волнения и возбуждения. — Ух-х, ка-а-ако-о-ой ты здоровяк…

Всё ещё дразня Ричи и медленно приспуская резинку трусов, на секунду она потеряла ощущение, что делает это намеренно, с расчётом, когда скользнула взглядом по его широченной груди, этим странным, почти человеческим рукам, но с животной дикостью в их движениях и гнутых когтях, которыми они кончались, по животу, покрытому коротким мехом, и ниже, где она ожидала увидеть только звериный член и была права. Он и был зверем. И её сущность своевольной пиратки и инфантильной принцессы, которой всё хочется и всё надо, и которой никто не смел отказывать, передёрнуло оттого, что они оба в неволе, где кольнувшая её жадность не имеет смысла. Звери взаперти жалки.

И осталось проверить, что из него за хищник и не затупились ли его рефлексы в этой… дыре. Имея все причины ненавидеть его как своего личного тюремщика, Шарлотта испытывала отвращение больше всего за это. За его роль довольного своей убогой судьбой страшилы с заплывшими жиром мозгами. Он был ей примером, что это место и с ней сделает то же самое, если не хуже.

Злости в ней, похоже, было так много, что скрыть её совсем стало невозможно, и Шарлотта даже не заметила, как враждебно оскалилась, смотря на зверя перед ней и на кожаный мешок меж его ног. Когда из складок кожи показался кончик его члена, и здоровяк Ричи сам подался вперёд, гордо выставляя его напоказ, Чарли поняла, что момент настал.

— Вот и попал ты в пиздорез! Н-на! — радостно завопила она, взмахивая ногой и целясь мохнатому прямо в бубенцы.

— Тибо! — Флави взвизгнула, когда паук впился мальчику в ногу, и закрыла лицо руками. — Тибо, не умирай! Ну почему ты не выпутался, я же тебе помогала!

Дрожа, она замерла, боясь сойти с места и, как и Тибо с Нолем, попасть в ловушку. Что если в тенях притаились и другие пауки? От сдавившего грудь ужаса ей не хватало воздуха, Флави безумно озиралась по сторонам, не зная, что ей делать. Тёмный лес ожил — и крался к ней, мрачные провалы за деревьями, оплетённые уходящей вглубь них паутиной, стали похожи на бездонные ямы, в которые Флави падала и всё не могла упасть, оставаясь на месте. От копящейся на дне этих ям черноты кружилась голова и немели губы.

Перед глазами потемнело, и Флави чуть не упала, но в последний момент какая-то внутренняя сила распрямила её тело и заставила повернуть к пауку голову, медленно и тяжело, словно та была мельничным жерновом. В спокойном лице уже не было страха, только жёсткость и безмерная спесь, светло-карие глаза блестели в изменчивом пламени факелов, и отражённый в их глубоких зрачках паук был букашкой, скованной янтарём радужки. Взмокшие от пота, липкие русые барашки на лбу свернулись, как лепестки под нещадным летним жаром, которым горело её лицо.

— НИЗШИМ... — девочка, или то, чем она сейчас была, вскинула руку, указывая на монстра пальцем, — ДОЛЖНО ПОКОРЯТЬСЯ… И СТРАШИТЬСЯ!..

— Ладно, беру свои слова назад, — Чарли с усилием сглотнула, заглядывая в канистру. — Я ещё не настолько проголодалась, чтобы это жрать.

Она уже успела пожалеть, что начала проверять тигра на прочность с самого утра. Он, похоже, встал сегодня не с той ноги — а может и лапы, с точностью формулировок Шарлотта ещё не определилась, — так что не только не внял её доводам, но и решил выволочку устроить. Хоть в угол не поставил, воспитатель, блин. Впрочем, стоять сейчас тут в трусах и футболке, переминаясь и зябко потирая по очереди ногу о ногу, было немногим лучше, так что воспитательные методы Ричи потихоньку, но действовали. Знать ему об этом было необязательно, разумеется, так что Шарлотта всеми силами не подавала виду. В душе она всё ещё вольный пират, и такой хернёй, как отсутствие штанов, её не сломить.

— А где у тебя тут… ну… гравикара какая-нибудь? Или на чём мы поедем? Ты же не думаешь, что я это сама таскать буду? — она осмотрелась и задержалась на встроенном в стену механизме. — А это что за штуковина?

— С О-о-оливера, — передразнила его Шарлотта, всё ещё вычёсывая из своей головы сонный беспорядок. — Да мне насрать. Они мне жмут. И трут кругом. Ещё и по швам пойдут в самый неподходящий момент — это к гадалке не ходи. А без штанов мне никак.

Чарли задрала ногу повыше, уперев ступню в стену, куда скрывалась отъезжающая дверь, и ткнула пальцем себя в голень. Она посмотрела на тигра и очень выразительно сложила брови домиком.

— Понял? Ещё пару дней и я точно в тигрицу превращаться начну. Мне это нахрен не надо. Раз уж я теперь помощник надзирателя, а не заключённая, у меня появились права. И привилегии. А это значит, что, помимо достойного ухода за собой, мне положены, — она начала загибать пальцы, — нормальная форма, ключи, табельное оружие, оплачиваемый отпуск, перекуры и обеды. Чё?.. Да шучу я, конечно. Нормальная форма и нормальная еда в самую первую очередь. Потому что я не ела с позавчера, если ты вдруг забыл. И если думаешь, что я в таком виде могу харчи арестантам разносить… Не-а. Я просто не донесу.

Она легко оттолкнулась от стены и поравнялась с Ричи, встав прямо перед ним. Очевидно, ему было над чем подумать. Выжидательно поглядывая на него, Шарлотта снова занялась волосами, теперь собирая их в хвост.

— А насчёт вчера вообще не парься, — она улыбнулась и махнула рукой. — Я так и знала, что ты импотент.

— Да не дрых он. Сидел за газетой. Сказал, два номера и пара раскладушек в придачу. Накормим, говорит, и послал пацана на кухню, будить эту Гленду. Пацан его до того лежал на диване, но тоже не спал, — Аличе обернулась к собрату и добавила: — Ой, только не говори, что поджидали нас.

А с него сталось бы. Итальянка чувствовала, что Саж уже на взводе. Да и не он один. Она даже пожалела, что ответила честно. Сейчас бы подколоть, мол, очень подозрительный тип, смотрел, оценивал, руки под стойкой держал, а там наверняка обрез с серебром, святая вода и распятие. С удовольствием бы посмотрела, что братишка Олли предпримет. Не удивилась бы, если б они на пару с Альбой разъебали пол мотеля, прежде чем поняли, что это всё глупая шутка.

За зеркальной чернотой очков Салюбри не мог разглядеть её смеющихся глаз, но красная кривая ухмылка и без того обнажала все мысли Змеи. Та резко, как змея, бросила ему в лицо ключи с биркой «11». Поймает или нет?

— Давай, топай отсюда. Девочки тут, мальчики там, — сама того не зная, она практически скопировала недавнюю фразу Альбы. — Пойду гляну, что там дед с внучкой.

— Эй! Куда? — оторопев, Шарлотта смотрела на закрывшуюся перед её носом дверь.

И что это значит вообще? Они её слушать собираются или нет? И сколько ей теперь ещё ждать, пока они снова соизволят показаться? Чарли бросила сердитый взгляд на стену, за которой снова принялся кто-то выть, шмыгнула и вытерла кулаком под носом.
Дверь вдруг открылась.

— О! Фига! Ну спаси… — Чарли еле успела поймать небрежно запущенный в её сторону куль. Дверь моментально закрылась. — Стоя… Да пошёл ты! Гондон!

Вздохнув, она постелила одеяло и легла поверх, сунув под голову подушку. Согнула в коленях ноги, закинув одну на другую, и так лежала какое-то время, раздумывая над своей нелёгкой судьбой и покачивая в воздухе пяткой. Время шло, положение её не менялось. Шарлотта сунула ладонь под резинку штанов, оттянула, с неудовольствием обнаружив на коже красный след. Дёрнула ткань на бёдрах. В отличие от футболки, которая висела на ней мешком, тут было как-то узковато.

— Уроды… Даже шмотки по размеру не могли подобрать, — она перевернулась на живот и скомкала подушку под подбородком. — С ребёнка мне штаны отдали, что ли.

Раздумывая над тем, где же теперь может быть этот голожопый пиздюк и что с ним — может, Ричи ему ноги повыдергал, как и ей обещал, — Шарлотта зевнула. Время шло. Положение её не менялось — если, конечно, не считать, как она беспрестанно ёрзала на жёсткой кровати. Захудалое одеялко что-то не очень помогало. Всё тело ломило одновременно от застарелой боли и невыразимого неудобства. Между тем на «Мандарине» в каюте её ожидала широченная кровать, на которой таких пираток, как Чарли Дюпон, мог бы поместиться целый взвод. Самая мягкая кровать в Галактике…

— Ну это невозможно!.. — Шарлотта вскочила и, разбежавшись, снова зло бахнула в дверь ногой. — Эй, там! Как насчёт переговоров? Вам же лучше! Пока за мной не прилетели мои ребята и всем вам бошки не проломили! — она снова ударила в дверь и на всякий случай убежала обратно за стол. — Даю вам первый и последний шанс!

Поняв, что вот-вот ей прилетит — а после удара такой лапищей можно враз лечь и уже не подняться, — Чарли моментально убралась со стола. Гибкая, она легко соскользнула вниз, словно лента податливой ткани, и обогнула фигуру здоровяка, нырнув под руку. Будь у неё нож, вилка, карандаш, что угодно — пиратка без раздумий уже сандалила бы агрессора куда-нибудь в спину, но ничего у неё не было, кроме смекалки и отчаянного, шального задора.

Оказавшись у тигра за спиной, Чарли вцепилась в кончик хвоста и тут же, не взирая на его жёсткость, мотнула на кулак, а второй рукой перехватила ближе к середине.

— А ну открывай камеру, пидор полосатый! — она со всей силы потянула хвост на себя, скользя по полу босыми ногами. — А то оторву тебе все прибамбасы!

— Два, — спокойно откликнулась Аличе, покрутив в руках пустой стакан. — Два номера, придётся потесниться.

Она сжала одноразовый стаканчик в кулаке и, поискав неприметное место, бросила его в траву, кустившуюся вдоль дороги. Челюсть её едва заметно двигалась, будто Аличе жевала что-то, может, какую-то невысказанную мысль, пока осматривала по очереди подходивших вампиров, мокрых и недовольных паршивой погодой и не менее паршивым положением дел. Выбора ни у кого из них, впрочем, не было — и все так или иначе находились в ситуациях и похуже, так что никто вроде не жаловался. Но молчаливое напряжение — оно ощущалось.

Аличе, тем не менее, широко и зубасто улыбнулась.

— Я сказала, что мы типа большая семья, едем к тёте на юбилей, — она хмыкнула и указала на Альбу, — и что одна из нас приёмная. Короче. За стойкой мужик и молодой парень, Джонни, они похоже родственники. Есть кухарка. Ну или кто-то, кто сейчас дежурит в столовой. Гленна. Мотель почти забит, как вы уже поняли, так что надо поосторожней… Ну а ты чего такой хмурый? Эй, муженёк!

Она наконец повернулась к Герцогу, не выдержав его неестественной задумчивости, и ткнула кулаком в бок.

— Со Ён!.. Со Ён, — из коридора послышался топот босых ног, а вскоре из-за угла показалась растрёпанная и мокрая голова младшей сестры, — а ты не забыла, что обещала забрать планшет? Завтра с утра! Он мне нужен!

— Какой планшет? Твой планшет, Хаюн? — с кухни донёсся мамин голос. С каждой секундой он становился всё отчётливей, и босоногая Хаюн поспешила ретироваться от греха подальше, но не успела. — Откуда это его нужно забрать, и почему ты сама не мож… Хаюн, почему ты в одном полотенце?!

— Она его уронила, и теперь он в ремонте, — флегматично оборвала их Со Ён, с усилием надевая новые, ещё скрипучие, туфли. Она разогнулась и посмотрела на дувшуюся сестру, покачивая в руке ярко-жёлтый пластиковый рожок для обуви. — Могла бы и сама забрать.

— Но мне же в автошколу!

— Завтра? А ведь правда, — мамин тон сразу изменился. — Со Ён, ей же в автошколу… И раз уж ты всё равно пойдёшь по магазинам, Со Ён, купи курицу. Крахмал тоже закончился.

— Спасибо! — когда по коридору вновь зашлёпали пятки Хаюн, рожок уже висел на крючке, на плечи Со Ён опустился серый габардиновый жакет, а мама бочком пробиралась обратно на кухню: — Да, спасибо.

— Планшет, курица, тапиока. Ладно, — беспомощно согласилась Со Ён, но прихожая уже была пуста.

В дальней комнате разговаривал телевизор. Иногда с телевизором разговаривал отец, смеясь и повторяя какие-то фразы. Минут через двадцать вся семья соберётся в гостиной смотреть «Пять дней, пять ночей». Наверное, неплохо проведут время, если не считать, что папа страшно не любил, когда все остальные умилялись верной лошади главного героя. Обычно он бурно реагировал на животных в кадре, но лошади его практически не трогали. По этому поводу у них однажды случился спор, и если бы Со Ён добилась тогда от него откровений, то обнаружила бы, что эти создания даже немного неприятны господину Гвансону, и он отрицает их природную притягательность, непонятно как присущую этим ладьеобразным телам, устроенным на изящных, но ломких словно спички ногах. Этот спор случился восемь лет назад, и он до сих пор не закрыт.

Со Ён придирчиво осмотрела себя в зеркале. Она уже совсем не та. Красивая взрослая женщина в деловом костюме, которая порой хочет, чтобы всё оставалось как восемь лет назад. Тогда она ещё ходила в школу, и все, кажется, были куда счастливее. Уж она-то точно была, особенно когда за хорошие оценки отец покупал Со Ён её любимую соломку в шоколаде, по дороге с работы забегая в магазинчик своего двоюродного брата — и только туда. Теперь по дороге с работы уже она заходит под соседнюю вывеску, в аптеку, чтобы купить отцу гепарин.

Со Ён закрыла за собой входную дверь.
Дальше лифт. Наискосок через дворовую коробку. Пешеходный переход. Семь минут вдоль улицы Папоротников. Пешеходный переход. Сто метров до спуска в метро.

Планшет. Курица. Тапиока.

Ей очень нравился хуадяньский метрополитен. Наверное, Со Ён относилась к числу тех людей, кто несознательно наслаждались присущим ему запахом креозота ровно настолько же, насколько чтением урывками по пятнадцать-двадцать минут, сидя в дрожащем вагоне, горячем от десятков утрамбованных в нём людских тел. Сейчас, когда основной поток возвращавшихся из офисов белых воротничков уже иссяк, никто не мешал ей читать. Но прежде чем приступить, Со Ён всё равно украдкой посмотрела по сторонам. Тапнув по закладке, она почувствовала, что в вагоне и правда стало душно, когда…

«...Гувернантка расцепила ремешок на поясе и выдернула его одним движением, ловко перехватив поудобнее. Сидя на полу с открытым ртом, Такахара смотрел, как она сделала к нему пару шагов, на ходу нетерпеливо справляясь с застёжкой. Прямо перед его лицом юбка сползла с её бёдер и плавно скользнула вниз по голым ногам. Такахара запоздало зажмурился, уже увидев, что меж ними, скрывая лобок, остался лишь тёмный треугольник кружевной ткани».

Со Ён сдвинулась к краю скамьи и села вполоборота, закинув ногу на ногу.

Проходя через арку металлоискателя в здании Eastern Beacon, Со Ён была вне себя, не понимая, зачем она вообще читает «Садовника Такахару», где автор постоянно прерывает пикантные моменты какой-нибудь ерундой — и ведь не первый раз уже. Это был тот момент, когда её чаша терпения опасно накренилась, и в рутинном спокойствии их ночного дежурства бедняжка Такаяма наверняка стала бы той, на кого пролилось всё скопившееся в ней негодование.
Но ни о каком рутинном спокойствии речи сегодня не шло, и тревожный тон в конец вымотавшегося босса моментально настроил Со Ён на серьёзный лад.

— Доброй ночи, господин Пэн, — Со Ён легко склонилась, когда Вужоу засобирался домой. — Поспите как следует. И положитесь на нас, — она тепло улыбнулась ему в спину, а затем нашла глазами менеджера: — Мистер Кимура, я вам напишу через пять минут, обсудим, что делать с полицией.

Она выразительно мотнула головой в сторону Юки — та говорила ровно об этом же. Да Сон, может быть, и сомневался, но если уже трое считали, что это стоящая идея, то стоило её проработать.

— С вертолётом я свяжусь, конечно, — добавила Со Ён, проходя мимо Такаямы и с интересом заглядывая ей через плечо. — У тебя тут, похоже, и без того занятие нашлось.

Включившись в рабочий процесс следом за напарницей, Со Ён первым делом заглянула в Вуаньдо, отметившись в общем чате, что «забирает» позывные ребят из вертушки. Подумав с секунду, она оставила заметку и самой себе. Всего три слова.

Планшет. Курица. Тапиока.

Ночь обещала быть длинной.

— Да кто ж тебя купит! Посмотри на себя! — подытожила Флави длинную речь найдёныша, успев пару раз зевнуть за то время, пока он перекладывал историю своих перипетий. О перипетиях Флави знала достаточно из хороших книг и была уверена, что это точно они. — Кому ты такой сгодишься-то? И губернатор твой...

Она хотела ещё что-то добавить, но только махнула на тарелку с едой, что Тибо оставил незадачливому губернаторскому помощнику. Ешь, мол, набирайся сил. Тогда и продадим. Поскольку Флави только что обзавелась личными миньонами (тоже попавшими в плен, как и губернаторский, вот совпадение), у неё оказались дела поважнее, чем слушать о Владычице Силирии или эльфийском мудреце Этлосе. Да и прекрасная Чивара наверняка не такая уж и прекрасная — но что ещё ожидать от деревенского счетовода, который поди-ка и женщин-то настоящих не видел? И зачем только она запомнила все эти имена? Флави в очередной раз хмыкнула и вытряхнула из юбки траву.

— Так. Эй, вы двое, — она огляделась, чем бы можно было потыкать коленопреклонённых рабов с безопасного расстояния, — слышали, что он сказал? А!.. Кхм… Вы же не понимаете. Хи-хи-хи... Дурачьё. Культ! Флави культ искать. Гоблин культ показать. Флави гоблин отпускать! Поняли, ну?

— Да что вы заладили, а? Пытать, не пытать. Чудовища, не чудовища. Можно, нельзя. Подеритесь ещё из-за них...

Флави нехотя села. Может, она и хотела бы посмотреть, как мальчишки начнут выбивать друг из друга всю дурь, но не сейчас. Сейчас было уже как-то поздновато для этого, да и холодать начинало, а она привыкла на такие побоища смотреть днём со скамьи в уютной ложе под навесом, с пирожным в руке и попивая сок.
Флави нехотя встала. Она прошла к костру, где собрались остальные, и постояла так, пристально и со всей пронзительностью вперив недовольный взгляд в «новенького». Больно умный. Гляди, ещё командовать вздумает. Или, ещё хуже, манипулировать. Вон, Тибо его уж откармливать принялся, доверчивая душа.

Так ведь и без оруженосца остаться недолго.

Звучно хмыкнув, но ничего не сказав, Флави обошла костёр кружком, минуя труп с подозрительно знакомой штучкой, торчащей из головы, и присела на корточки рядом с непутёвыми пленниками.

— Не понимают они вас. Надо с ними по-ихнему, — Флави сделала загадочные диковатые пассы руками перед гоблинским носом, привлекая внимание. — Флави гоблин пощади. Гоблин Флави скажи. Флави искать… э-э… блестящий… штука. Лес. Блестящий штука!

Она немного пригнулась к озадаченному пленнику и продолжила уже шёпотом. Так гоблину должно быть понятнее, что они заодно.

— Гоблин Флави помогать. Флави гоблин отпускать. Как друзья, — она показала ему мизинчик и пошевелила, как маленьким смешным червячком. — Пальчик это друзья. Друзья?

— Что так всполошились? — Аличе со скепсисом проследила за высунувшимся в окно Голливудом, в очередной раз любовно прорежая волосы расчёской. Если она и нервничала, то выражала это тем, что приводила себя в порядок. Неизвестно, к какому случаю. — Ну, огни. Ну, горят.

Надо же, невидаль... Это было бы новостью, заметь они всполохи электрических фонарей где-нибудь в холодной безлюдной тундре Нунавута. С другой стороны, даже там, за Полярным кругом, отчертившим далёкую канадскую землю, наверняка было бы куда легче найти двух потерянных гулей и мотель, чем в этом краю, забытом картографами, американскими властями и их меркантильным господом богом. Иногда просто странно, как в этой богатой, шумной стране можно провалиться в лишённую всякого налёта цивилизации глушь. Честное слово, она и её расчёска выработали больше электричества в эту ночь, чем весь утопающий в сырости пенсильванский кантрисайд, не вызывавший у неё никаких других чувств, кроме брезгливости и тоски. Тут она могла понять умирающую от хандры Эвелину — и ради смеха сочувствовала ей, умереть от хандры неспособной.

Обстановка и правда была тоскливой, если не сказать тошной. В фургоне, одиноко катившем сквозь пелену дождя, стоял запах ожидания и распада. Ни одно из трясшихся в нём тел не могло вдохнуть в сладкий спёртый воздух ни жизни, ни тепла больше того искусственного, что сочилось в салон из-под капота. Задумчиво потянув этот воздух носом, Аличе перевела взгляд на свою молчаливую ассистентку. Та сидела ровно и смотрела строго перед собой. Так уж вышло, что напротив расположился Мистер Крот, и потому-то его скупое на эмоции лицо, изрезанное старческими морщинами, стало предметом интереса этой отстранённой, ненормально тихой девушки. Она глядела на старика неотрывно. Мимолётное внимание в ней сменялось задумчивостью и признаками внутренней борьбы, как будто Таня силилась вспомнить, кого это она видит. Её натужные вдохи через нос были похожи на мурчание старой больной кошки.

— Посмотри на меня.

Таня повернулась, понимая, что этот приказ мог быть обращён лишь к ней одной. Её худые пальцы со сколовшимся фиолетовым лаком на ногтях рефлекторно ухватили и сжали подол куртки, когда вампирша, в которой она безоговорочно узнавала госпожу и собственницу, подсела к ней ближе.

— Ты начинаешь пахнуть, — Аличе приблизилась к её лицу и, будто собираясь поцеловать в лоб, как ребёнка, осторожно втянула воздух поверх прилипших к коже тонких ореховых завитушек. Затем она провела ладонью по щеке неподвижно сидящей Тани и, заглянув в её пугливые глаза, заботливо убрала с ресниц блёстку желтоватой слезы. Аличе растёрла её в пальцах и поднесла к носу. — Фу, и правда. Открыли окно, и я сразу почувствовала.

Таню требовалось немного подлатать. Выпустить стакан старой крови, добавить свежей. Скорее всего, снова обновить шов на животе. И наконец заняться носом, её сопение уже перестало быть милым и начало порядком раздражать… Однако Аличе не жаловалась. К этой почти что еженедельной процедуре она подходила с готовностью и даже признательностью — ей нравилось работать над Таней, и за плод трудов своих она испытывала гордость. Ну а к тому, что поддерживать произведение её тёмного некромантского искусства в надлежащем виде было несколько затратно, госпожа Гаттини относилась философски, досадуя иногда разве что для виду.

— Ох, и что ты будешь делать… — отрешённо сказала она и погладила свою помощницу по волосам. — Но не волнуйся. Я тебя поправлю, хорошо?

Голос вампирши был мягким, удивительно, как она не пожалела этой малой крохи витэ ради пары по-человечески тёплых слов для своей гниющей спутницы, но та как будто не оценила этой издевательской заботы. Её лицо исказилось, брови сложились в универсальном выражении мольбы, дрогнувшие губы изогнулись вверх, и сквозь них прорвалось сдавленное мычание. Под белой ладонью, по-хозяйски ласково и небрежно перебирающей её кудри, Таня съёжилась, став тоньше и меньше.
Говорят, мёртвые не чувствуют боли. Но она знала, что это не так. О том, как раздирает насильно поднятое тело изнутри и как страдает мёртвое, отказываясь жить, Таня знала лучше всех.

— Чш-ш-ш… Скоро. Потерпи ещё денёк-другой, — между тем добавила хозяйка, и её голос неуловимо стал твёрже, когда она обернулась к спутникам, закинув ногу на ногу. — Все потерпят. Ничего страшного не случилось.

Держа арбалет на весу, стрелять было куда сложнее, нежели установив на камень — это Флави поняла сразу, как только спущенный ею снаряд улетел куда-то в темноту. Куда хотя бы примерно — она сказать затруднялась, но уж точно не в Кларка. Ну да ничего, сейчас она ему…

Сейчас…

Флави в растерянности подергала пальцем тетиву, а затем тревожно оглянулась через плечо, на своё убежище, где валялись в траве и небрежно отброшенная козья ножка, и рассыпанные болты. Забыла! Ну что ей теперь, назад бежать, что ли?.. Глупости! Сейчас они ему с Тибо и так наваляют!
Вон, он уже и сам на ногах не стоит. Победа близка! Совсем расхрабрившись, Флави издала боевой клич и, потрясая своим оружием над головой, бросилась добивать главаря.

— А-а-а! — она подскочила к упавшему на землю багбиру и принялась что есть сил колошматить его арбалетом. — Получай, гадина! Получай!

— Ха-ха! Вот и остался ты один!.. — крикнула Флави, выпрыгивая из-за камня с заряженным арбалетом, и тут же поправилась, вспомнив про уснувших гоблинов: — Почти... Но всё равно! Сдавайся!

Сдаться багбиру, тем не менее, она возможности не предоставила. Флави бросилась от своего укрытия, выбегая ближе к центру поляны, путаясь и запинаясь в высокой траве, и чертыхаясь на ходу. Однако с новой позиции огромное мохнатое чудище было видно гораздо лучше, так что манёвр себя оправдал. Кроме того, отсюда не было риска случайно попасть в Тибо. Хотя... как знать, арбалеты штука такая непредсказуемая!

В какой момент, следуя её ультиматуму, багбир должен сдаться, было не очень ясно, потому что Флави тут же вскинула оружие и спустила тетиву. Она, наверное, и сама не знала, что ей надо будет делать, если гоблинский предводитель вдруг запросит переговоров. И чтобы такого внезапно не случилось, она действовала на упреждение. Никаких переговоров с чудовищами!

Засвистели стрелы — и к этим Флави уже не имела никакого отношения! — стало понято, что они действительно попали в заварушку, может быть, им совсем не по силам. Как же так получилось? План был такой замечательный, пока они его изобретали! И не слишком-то сложный: всего и требовалось, чтобы гоблинский лагерь погрузился этой ночью в тихий, безмятежный сон.

— Ну почему? Почему вы не спите? — Флави выглянула из-за камня, безразборчиво нашёптывая один и тот же вопрос. — Почему не спите? Почему?

Разве это невозможно? Разве так сложно? Просто лечь и уснуть…

«Лечь… И уснуть...»

Флави вытянула руки на свет костра. Меж её пальцев гипнотически тлели в полутьме красные угли. Она бы и сама поспала рядом с таким костром. Все поспали бы. Все они...

— Комары проклятые! — пробубнила Флави себе под нос, почесав шею.

Пожаловаться на комаров было некому. За валунами она сидела совершенно одна и хоть знала, где примерно притаились Тибо или Дилан, видела мальчишек плохо. Да и не до того ей было: сидеть в засаде оказалось нешуточно сложным занятием для неё, никогда не отличавшейся терпеливостью. Чтобы чем-то себя занять, она пристроила арбалетное ложе на камень перед собой и, лениво поддерживая его в шатком равновесии, принялась водить впадинкой желоба по фигуркам гоблинов так, чтобы те аккуратно в неё помещались.

— Ра-а-аз гоблин, два гоблин… — она сладко зевнула. — Три гоблин...

Флави жевала грушу и смотрела на Аарона. Странный мальчик. И птица его странная. Иногда ей хотелось вставить пару слов по этому поводу, но жевать было важнее. В конце концов, им ещё предстояла спасательная операция, так что нужно было как следует подготовиться, а это значит: подкрепиться, проверить амуницию и держать глаза открытыми. Закончив со своим вкусным, но скудным ужином, Флави широко зевнула и снова залезла в рюкзак, приступая ко второму пункту боевой подготовки. Что бы там ни говорил Дилан про боевой опыт, но уж она-то кое-чему научена. В отличие от этих, книжек даже в руках не державших!

Ей понадобилось какое-то время, чтобы вытащить кое-как наспех убранный доспех и, брезгливо морщась, двумя пальчиками избавить его от травинок, случайно прихваченных палых листьев и веточек.

— Не подглядывать! — погрозив мальчишкам кулаком, Флави схватила свои пожитки в охапку и поскакала в куст, в котором недавно и пряталась. Развесив части доспеха по веткам, она принялась стягивать с себя платье через голову.

— Тибо! — послышался из кустов тонкий голос. — Жикет!

«Поздно! — пронеслось у Людмилы в голове. — Не успели!»

Старый и неповоротливый старлайтовский дирижабль оказался лёгкой добычей для истребителя. Неудивительно, что за него решили взяться всерьёз после того, что он учинил на земле и в небе.
В этот момент Людмиле хорошо было видно вражескую «Барракуду», но ничто не сообщило ей, как та нанесла последний роковой удар: только вынырнула со стороны и тут же взмахнула в облака, будто ничего и не произошло. Но «Казимира» тряхнуло — и скоро Людмила поняла, как и она, и рулевые стали припадать на одну ногу, когда судно начало заваливаться вперёд и вбок. Со скрежетом и треском ломающегося каркаса, вдруг оказавшегося неожиданно хрупким под собственным весом. С грохотанием и рёвом, с таким, какой бывает только от рвущихся водородных баллонов.

— Братцы, падаем! — из раструба голосил пан Лукасик, едва перекрывая творящийся хаос.

— Всем покинуть судно! — рявкнула в ответ Людмила, не думая больше ни секунды. — Немедленно!

Она шагнула вперёд и, тяпнув за шиворот одного рулевого, что помладше, вытолкала его из кабины. Второго, постарше, высокого и сухопарого, с узким лицом в оспинах и сединой в короткой ухоженной бороде, остановила, схватив за локоть и развернув к себе.

— Михал, — она с затруднением разжала пальцы, выпуская рукав его наутюженной шинели и тут же заботливо, будто извиняясь, пригладив ладонью, — бери Якуба и организованно всех за борт. «Казимира» я сама посажу. Уэлсли спросит — так и отвечать. Понял?

— А Богдану мне что отвечать? Отцу твоему что отвечать? — рулевой смотрел на неё серьёзно и непозволительно долго, сверлил острыми чёрными глазами, сурово сжав губы и ширя ноздри от сдерживаемого протеста. Так долго, что княжна первой отвернулась к штурвалу, толкнув его плечом.

— Это приказ, — бросила она напоследок, вцепившись в рукоятки. Не видя уже, как Михал кивнул ей и, беззвучно шепнув что-то сухими губами, вышел прочь.

Дымящий исполин опускался на землю, всё сильнее кренясь носом, оставляя позади густой чёрный шлейф и хлопающие цветки парашютов.
Княжна не слышала его предсмертных стонов. Она думала об отце, падая в одиночестве и полной тишине. Только скулил по коридорам забытый в кают-компании граммофон.

Когда новая посетительница «Уголка моряка» пересекала прокуренную залу, большой мастиф, растянувшийся у лестницы на второй этаж, уже следил за ней вполглаза. Умному псу, похоже, быстро стало очевидно, куда она направляется, и он встретил её, нехотя сев и стряхнув с себя апатичное полусонное состояние. Пёс потянулся мордой в её направлении, и видно было, как тихонько расширились ноздри его крупного чёрного носа, когда он задрал голову, поведя от коленей девушки к ладоням, впрочем, не приближаясь — оттого ли, что был так вымуштрован, а может и просто потому, что лень было поднимать со ступеньки зад.
И если незнакомка имела раньше дело с бердускими мастифами, то, возможно, знала, что эта ленность и это его сонливое безразличие так обманчивы: подобные звери известны в Сердцеземье вовсе не за беспечный нрав и вид большого мягкого пуфика.

Пёс не двигался с места. Даже не думал. Только раз оглянулся и медленно подобрался, оказавшись между двух огней, когда за спиной скрипнула старая лестница и раздалось пьяное бормотание. Он всё ещё не сдвинулся с насиженной ступеньки, но теперь явно вёл себя настороженно, на любые попытки сократить дистанцию что с одной, что с другой стороны реагируя протяжным утробным рычанием, едва слышным в гомоне гулящих завсегдатаев, и показывая зубы.

Сверху раздались новые голоса, и в лестничном проёме появились новые фигуры: сперва Ларс, затем Дариус, а после дамы, гурьбой провожая по коридору засидевшегося в своей пыльной каморке барда.

— Так! — протиснувшись между мужчинами, Керри схватила пьяного морячка за ворот, не церемонясь особо, но и так, чтобы не упал. — Ты ещё тут? Давай спускайся уже. Ой, да стой на ногах, не трясись, он не укусит… Чичи, ну-ка пусти! Расселся! — миновав пару ступенек и «заботливо» протаскивая за собой едва ступающего выпивоху, за шкирку, как котёнка, она изловчилась и достала пса носком сапога. — Прошу прощения, миледи. Теперь проходите, он вам больше не помешает.

Выпустив моряка, которого сразу же повело в свободное плавание, Керри теперь схватила за шкирку Чичи и, подпихивая коленом, тяжело оттащила в сторону. Проехав по полу пару футов, пёс невозмутимо поднялся и побрёл к выходу.

Оседающий ещё в воздухе, рвущийся и ломающийся, как оставленный на лютом морозе стиранный пододеяльник с пошитой по нему хризантемой, вражеский дирижабль отчего-то вызвал в Людмиле не радость, а страх. Ей показалось, будто и с «Казимиром», встретившим выстрел упрямым лбом, начало происходить ровно то же самое. Снаряд попал где-то совсем рядом, перекосив внутреннюю конструкцию, отчего пол буквально ушёл у княжны из-под ног. Огромный цеппелин дрогнул и покачнулся, словно, до того мягко плывущий по горизонтали, напоролся на невидимый риф. Лобовое стекло кабины треснуло, и внутри завыл ветер, дёргая Людмилу за волосы и широкий ворот.

— Колонну! Колонну уничтожить! — кричала она, борясь с ветром. — Заходи на атаку!

Рулевые вцепились в штурвалы, пытаясь справиться с непослушным дирижаблем. В переговорных трубах шумело многоголосье — а может так княжне казалось в начавшейся всеобщей суматохе. Кто-то как будто звал её, справлялся, живая ли, а она в ответ грозилась всех яшмонцев разнести и гнать до самого императорского дворца, а со своих три шкуры спустить, если сейчас же порядок не наведут.

И то ли угрозы её так подействовали, то ли боевой настрой, а может чжермецкие вояки, включая самого «Пана Казимира», и без того прекрасно знали, что делать, но скоро дирижабль начал снижаться и наводить орудия на потрёпанную, но всё ещё ползущую в сторону чинкайцев автоколонну.

— Что он там волокает? — Керри склонила голову к двери, в удивлении вскинув бровь. — Перестановку затеял, что ли? Нашёл время!

Действительно, судя по звукам, бард, который ещё минуту назад сидел распевал песенки, решил к их визиту не только приодеться, но также прибраться и вообще оживить интерьер своей комнатушки. Чтобы, значит, гостей принимать нестыдно было. Похвально, конечно, но излишне. Каким бы ни было нынешнее обиталище Маркуса, всё лучше, чем здесь — привередничать госпожа Монро точно не стала бы, только не в этот раз!

— Не мешайся, господин хороший. А лучше скройся, откуда вылез! — Керри погрозила кулаком вывалившемуся из толчка пьянице, чтобы даже не думал к ним соваться, и тут же громко уведомила барда о готовящемся штурме: — Ситуация не располагает, мастер Воло! Прикройтесь, если можете, мы заходим!

Последние слова она сопроводила тяжёлым пинком в дверь, проверяя ту на прочность. Дверь отозвалась болезненным скрипом досок и лязгом изношенного замка — как отзываются все кабацкие двери, когда их пинают ногами.

— Идея твоя, — Керри легко подтолкнула Ривери в сторону, чтобы не мешалась, и сделала шаг к противоположной стене, — тебе и за ущерб платить.

Ривери, впрочем, была права. Очень уж подозрительно это всё. Бард и правда дёру дать собрался, а они ещё сюсюкаются с ним! Но... долг рыцаря в любом случае не велит ей вламываться в чужие спальни без предупреждения — приходится соблюдать этикет!
В тесном коридоре, чудом уместившем трёх дам в полной боевой готовности, одного неприкаянного сорвиголову и вонь всех отхожих мест Глубоководья разом, развернуться было особо негде. Как могла, Керри оттолкнулась от стены, подлетела к двери — и в этот раз уже хряснула в неё со всей силы с наскоку.

Утром Дня Д княжна Волкович, продирая спросонья глаза, пошатываясь и потягиваясь на ходу, проводила краткий осмотр вверенного ей воздушного судна — ровно перед тем, как отправиться на совещание к сэру Уэлсли, — когда встретила в грузовом пана Лукасика, устроившегося напротив заготовленной бомбы при табуретке, малярной кисти и ведре с краской. Якуб, поприветствовав её кивком, невозмутимо продолжил свои художества, когда Людмила встала ему за спину, высматривая в грубых мазках непризнанного чжермецкого творца ряд неровных слов, складывавшихся в посыл неприличного наполнения.

— Ты вот это про узкоглазых замажь. Нехорошо это, — велела Людмила.
— Так разве ж нехорошо?
— Нехорошо, запутаться можно, — княжна покачала головой, — да и не виноваты они, уж такими уродились. И потом, вот Гжеляк, пулемётчик наш, положим, косой, он же не виноват.
— Так ведь то другое. И Гжеляк не уродился, он косой стал, как ему балка на голову упала.
— Ну это если деду верить...
— Так ведь дед и уронил!
— Вот как...
— А вот так! Ну, замазал. Чего писать-то?

Пан Лукасик с готовностью посмотрел на своего командира. Та пальцами вычесала из причёски какую-то то ли нитку, то ли леску, а затем приосанилась. То был сигнал, и Якуб занёс кисть.

— Пиши: собакам поганым...
— СО-БА-КАМ... ПО-ГА-НЫМ...
— От Чжермецких шляхтичей...
— ШЛЯХ-ТИ-ЧЕЙ...
— Пинка!..
— Ха-ха-ха! ПИН-КА!

Хохоча, пан Лукасик закончил послание княжны жирным восклицательным знаком, который безошибочно узнал в её голосе. Затем, когда та ушла по своим делам, подумал и добавил рядом второй — уже от себя. Подумав ещё, пририсовал и третий, а то с двумя как-то не по-божески получилось. А потом принялся за вторую бомбу, уже помельче...

— Что же вы, господа хорошие, и без пеналов в школу-то? — Людмила обмахнулась руками, с жары заходя внутрь и пытаясь отогнать от себя приставучий запах чинкайской деревни, тошный какой-то и уж точно не имеющий ничего общего с запахами деревень волковских.

Строгого учителя сэра Уэлсли княжна в этот раз выслушала с полным вниманием — и включилась в обсуждение плана вместе со всеми. В первую очередь потому, что хотела принести много больше пользы, чем в прошлый раз, и, может быть, чувствовала себя несколько виноватой за крайне неудачное выступление «Пана Казимира» в бою над Кэлм-Харбором. А теперь, вроде бы, и миссия больше ей подходящая, так что самое время, как говорится, сиять.

— Ну, семафором я нашу группу обеспечу, если что, — заверила она после короткого обсуждения, — и за сигнальной лампой у меня есть кому присмотреть. Без связи не останемся. Бомбы погрузили. Вы мне возможность только дайте, и наземными батареями я займусь.

Интересная вышла история с этим Марко Воло. Настоящий пример того, как неприятности вдруг трансформируются в приключения! Старшие товарищи в Ордене Единорога всегда учили молодых, что шанс попасть в переделку равен возможности поучаствовать в какой-нибудь эпопее. А иногда это одно и то же! Нужно только не побояться сказать «Да», когда настанет момент. А чтобы случайно не пропустить тот самый момент, говорить «Да» лучше вообще всегда.
К великому сожалению, Джафар это учение ещё не принял, ведь так и не успел вступить в Орден, хотя Керри не раз намекала ему, что волшебники в святом и бесшабашном воинстве Лурью всегда в почёте. А уж такого умелого специалиста и всамделишного предсказателя приняли бы с радостью и обласкали. Вино, женщины, приключения — что ему ещё для счастья надо? Разве что у мага была своя большая цель, и нынче вышло так, что она не совпала с целью самой госпожи Монро...

Что ж, Керри не держала на него зла. Она тепло попрощалась с другом, и это прощание они отметили вместе со всеми, у кого нашлось желание, тем же самым вечером, когда получили заказ от старика Вэндса, в её комнате на втором этаже постоялого двора в Южном районе. Угощались напитками и десертом, веселились, даже строили планы, чем они займутся после воссоединения, когда неполный состав «Полной Чаши» вернётся из Долины Теней разбогатевшим.

Путь к богатству был прост: найти проходимца, доставить проходимца куда надо, получить за проходимца деньги. Пфф, работка — не бей лежачего, если бы, конечно, не таинственные покушения, которым их проходимец подвергался последнее время. Но и с этим можно справиться. Однако трудности настигли их куда раньше, чем Керри рассчитывала…

— О-ох, и за что мне это, — зажав нос ладонью, запричитала она, следом за всеми проходя в «Уголок моряка». — Какое бр-р-рекрасное место, какое замечательное, кхм, общество.

Госпожа Монро рассеянно покрутила головой, высматривая в сизой поволоке лица, похожие на карикатурные рисунки из книжки про героев и разбойников, которую она читала однажды в детстве. Среди всех она искала то самое лицо, которое им было так нужно, но не находила. А её пёс не потрудился сделать даже этого. Резко встряхнувшись и осыпав подошедшего трактирщика дробью холодных брызг, Чичи упал на пол в стороне от входной двери и, буквально как его хозяйка недавно, накрыл нос лапой, всем своим видом сообщая, что отказывается от общения с кем бы то ни было и не принимает заказы на поиск проходимцев.

— Он полежит тут, ничего? — Керри повернулась на голос, выдавив из себя белозубую улыбку, так контрастирующую с потускневшей калиткой шинкаря. — Ну а мы бы посидели. Пообсохли немного, а то там, — она мотнула головой на дверь, между тем показательно отжимая тяжёлую намокшую косу, — льёт как из ведра. И да, выпили бы по кружечке с нашим хорошим другом, господином Воло, который нас наверняка уже заждался.

Может, им и правда теперь придётся всем вместе жить. Как в странной сказке какой-то: старый безногий дворецкий, повариха с огнемётом, сторожевой пёс и обречённый умствующий хозяин, который чёрт-те что в своей жизни натворил. Но придётся. Хоть какое-то время, пока эту историю не решат. А решить её, по всей видимости, можно лишь тем способом, что уже озвучил Шешель: найти виновного и убить его. Затем найти невесть где запрятанную голову Мачека… А затем что? Отдать «хозяину»? Похоронить как положено? И что тогда, всё закончится?
В это Агнешка не очень-то верила. Есть нынче на погренской земле надёжные, проверенные способы упокоения: серебро, допустим, или огонь. Кто своих покойников камнями засыпает, кто забивает гвозди в черепа по традиции, пришедшей ещё из древних веков, чтобы покойнички не поднялись упырями — и то работает через раз. Как повезёт. А тут? Положить в ямку, присыпать землёй… Может, ещё молитовку прочитать за упокой? С Шешеля станется, похоже. Вот вроде интеллигент, а крыша-то тоже не на месте давно.

Ссадив Длинного, ставшего в последний день заметно короче, на землю, сложив следом баллон, лямками уже проевший ей плечи до костей, Яворская устало обвела взглядом свою поклажу — и как у ней ещё сил хватает? — размяла спину, а после села на корточки рядом. Хмуро глядя, как Шешель копается пальцами во рту отрубленной головы, она сунула руку в карман. Несколько секунд спустя, осторожно вложив сигарету в губы, она чиркнула зажигалкой. Когда перед её лицом зашуршал тонкой обёрткой огонёк и зажигалка сама собой пригрелась в руке, наслаждаясь мягким поглаживанием пальцев, ей стало наплевать, что молодое и мёртвое лицо смотрит на них с Шешелем пустыми красными ямами. Ей больше было странно, что кто-то занимался этой мерзостью специально ради них.

Скиф крутился рядом с упавшим на дорогу телом, убегал по следам старой клячи куда-то вдоль грязной дороги, потом возвращался назад. Умный, пытливый пёс, сейчас он просто безотчётно начал делать то, к чему был приучен — и отсечённая голова, кровавые дыры в ней там, где должны быть глаза, и всё это жутко поставленное предупреждение не пугали его. Может, немного смущал Шешель, заинтересовавшийся холодной безжизненной головой, но и только.

Яворская тихонько улыбалась, глядя на своего пса. Молча курила и думала о том, на кой хер она во всё это ввязалась.

Пилар улетала на эльфийской воздушной яхте с тяжёлым сердцем. Она хотела бы не смотреть, как Лорелай берут под руки и уводят сотрудники шестого бюро, хотела бы не думать о том, как не догадалась выпытать у Виджая, что он натворил, ещё тем злосчастным утром в бюро, когда у неё была возможность. Что с ними двоими будет? Что будет с доцентами? Тех ли людей она поклялась защищать — и ради чего?..
Когда всё закончилось и последний запал, на котором она держалась, потух, всю её уверенность смыло, и она как будто начала тонуть в сомнениях, словно пробитая эльфийскими спецами лодка доцентов. Они точно её пробили. Это они...

«Отчаянное время требует отчаянных мер» — крутились в голове слова матери. Отчаянная же эта голова… Решила спасти матку, столько сил и времени на неё потратили — и что с ней теперь? Называла Лорелай подругой — и даже слова не решилась вставить. Поклялась оправдать доцентов — а сможет ли? Столько сложных вопросов, а ответов, конечно, никто ей не даст. Проводник молчал. Дед сидел рядом и просто смотрел в никуда. Ирремид — по другую руку от него и думал, наверное, совсем о другом, о чём-то ему одному важном. Он-то хотя бы свою работу выполнил, в отличие от...

Пилар поймала себя на том, что ещё чуть-чуть — и разревётся, поэтому, зажмурившись и сжав кулаки, глубоко вдохнула-выдохнула несколько раз, чтобы хоть немного разогнать сдавившую грудь тяжесть. Тяжесть вины? Ответственности? Всё вместе, наверное…
Она тихо сидела на скамье вдоль борта, опустив голову и покачиваясь, следуя движениям воздушного судна, мерно плывущего над городскими башнями. Его изящный корпус, плетёный не из зачарованного металла, а живых лоз, бросал дрожащую тень на выбеленные нещадным солнцем кирпичи. По какой-то причине раскрытый щит, ненадёжно прислонённый к стене рядом с лавкой, с едва слышным гулом и перестукиванием тонких спиц покатывался из стороны в сторону. Может быть, он раздражал кого-то — Пилар как будто чувствовала скользящие по нему и по ней взгляды, — но сложить и убрать его до эльфийки так и не дошло.

— Деда… — спустя долгие минуты раздумья Пилар наконец подала голос, — я же правильно поступила, что заступилась за них? Это моя работа, верно? Если тебя спросят, ты меня поддержишь? — она не подняла головы, но Нико Салинас мог расслышать, как из последних сил внучка призвала всю свою далеко уже не детскую серьёзность и волю. — Считай это официальным запросом Зелёного рыцаря.

Как только разберётся со срочными делами дома, она начнёт обивать пороги всех бюро по очереди и, конечно, Консулата. Сейчас ей было даже страшно подумать, на что она на самом деле подписалась, и какой объём работы её ещё ждёт. Но может быть, вместе с мамой они что-нибудь придумают. А пока…

А пока Пилар припала к дедовскому плечу и закрыла глаза.

Керри и сама толком ещё не понимала, чего она добивается, пытаясь под шумок втереться в окружающую мадам Тафлорн компанию. Хозяйка приёма сама расставила всё по местам, зычно успокоив всё собрание да ещё и виновников быстренько определив. В этот самый момент, когда её окружили люди с оружием и критическим настроем, Керри и поняла, что как-то всё вышло из-под контроля. А ещё вспомнила, что начинала этот вечер с очень правильных и благоразумных идей — смотреть за соратниками, особенно за Ларсом и Ривери, осаждать на поворотах да сглаживать углы, — но закономерно увлеклась вещами поинтересней и, как это водится, слегка забыла.

Но она и не была бы Рыцарем Единорога, если б не умудрялась вечно ввязаться в какую-нибудь историю. Да и членом «Полной Чаши» тоже не была бы. Она, похоже, им и стала оттого, что чем-то эти ребята напоминали Керри её саму — точно такие же бедовые и не особенно дальновидные. В основе своей. Сегодня даже известная прозорливость Джафара как-то растворилась во всеобщем запале…

Огребли проблем, ничего не скажешь. Ну, придётся теперь выкручиваться.

— Интересненькое дельце, госпожа Тимтрейн, с каким ещё «не тем» плутом мы связались? Раз он такой известный негодяй, так что он тут делал тогда? — Керри сложила руки на груди, между тем на полшага отступив от насевших на неё «охотников» в сторону своего стола. — Хозяева, значит, сами этого проходимца пригласили, сами к нам за стол его подселили, а мы теперь больше всех виноваты?

Вину, впрочем, она начинала чувствовать всё отчётливее, так что её надутый вид быстро сменился смущённым. Поворчала она больше для виду, а уж на Селланаю ей точно злиться было не за что. Напоследок извиняющеся пожав плечами, Керри развернулась и вдоль кромки наколдованной Джафаром лужи потихоньку пошла к своим, только махнув Селланае рукой, мол, вооружённый конвой не нужен, куда я денусь. По пути назад с кем-то забытого подноса она подхватила одно из пирожных, которые ещё недавно летали по залу и каким она сама запустила в Ларса, и сунула в рот в надежде заесть настигшую её тоску. К «Полной Чаше» паладинша присоединилась с полными щеками, и надо сказать, что ей уже заметно полегчало — то ли в привычной компании, то ли от орехового бисквита.

— Ну штош, — возвестила она, — шаигхалиш мы, дхушья.

Несколько замечательных секунд прошли в наслаждении сливочной начинкой и осмыслении плана Дариуса.

— Пхидётша отхабатыват.

Недолго же ей удалось порезвиться.

Мезиния была ей хорошим домом, пожалуй. Там она родилась, в узкой долине, разделённой надвое маленькой речкой со смешным названием Беглянка. Джинны делили это место со смертными, ютясь выше по течению, в месте, где Беглянка падала в долину с горного уступа, и люди почтительно держались от них поодаль, огородив вид на скромный водопад вытянутыми к небу камнями, выбеленными мелом. Красиво. И неизмеримо тесно для неё, Рошни, мечущейся вдоль границ известной ей земли, словно тонкая молния.
Как она родилась? Ну, что-то сплело её — ветер, брызги Беглянки, незримые магические Нити, опутавшие благодатную долину, да воля асур, захотевших себе такое чудо. А теперь она пропала, и виной тому, конечно, её любопытство и непослушание, а вовсе не недосмотр старших — по крайней мере, в том она их не винит.

О, Рошни и раньше приходилось иметь дело с людьми. Когда они осторожно просили её помощи в своих маленьких домашних бедах или когда призывали ответить за град в огородах и сорванные её шалостями соломенные крыши. Такие простые и беспомощные, эти чумазые земледельцы. Ей больше нравились другие, заезжие — в красивых пышных нарядах или блестящих доспехах, они нередко обращались к мудрым старшим джиннам за советом, совершали сделки или оставляли дары. Такие ей были интересны, и к таким ей запретили приближаться, но она не послушала. Такой засомневался в её силах, решив, будто она не сможет влезть в обычную масляную лампу. А она решила, что он дурак.

Так начинается история о дураке, поймавшем молнию. И о гиганте, скованном муравьём.

О своей наивности у Рошни было время подумать как следует. Пока сидела в зачарованной лампе, пока выполняла приказы своего ненавистного владетеля. Она была дважды глупа: сначала когда залезла в свою будущую тюрьму, и затем, когда назвала своё истинное имя в обмен на обещание её выпустить. И что бы она ни делала, как бы ни пыталась сломать свои оковы, ничего не выходило. Выходило только терпеть да ждать чего-то, но это что-то всё не наступало...

Он был шарлатаном, должно быть, её хозяин, но с ней в услужении стал уважаемым магом. Рошни даже не знала, как его зовут, потому что в именах, оказывается, сокрыта сила — так что это он был мудр, а вовсе не она. Она была глупой маленькой асур со сквозняком в голове — и только в литом латунном погребе под круглой крышкой он начал устаканиваться. Здесь, внутри, для неё был приготовлен целый мир, хоть и фальшивый.
Она была в нём пылинкой, пляшущей в кудрявой бесконечности сухих вихрей, что сами являлись её же кровью и плотью. В тесной лампе гуляли тучи, яростно закручиваясь в воронку, и били молнии, схлёстываясь и ветвясь, а потом, когда всё заканчивалось, чтобы завтра повториться, на тёмных латунных стенках её тюрьмы, как падающие звёзды, катились вниз блестящие капли дождя.
Сколько их она выплакала. Каждая — чья-то радость, каждая — чьё-то горе. Каждая — капля чистой магии. А она лишь беспомощный узник. Исполнитель желаний, неспособный исполнить ничего для себя, кроме грустного мотива о царице ветров и гроз, попавшей в ловушку собственной беспечности.
Скольких она кляла. Своего Мастера — всякий раз, как кланялась ему. Но больше всего себя, самонадеянную, глупую, хитрую, всесильную и такую слабую, отчаянную и трусливую. Сколько думала, что хотела бы вычеркнуть из памяти, кто она есть, и забыть настоящее своё имя. Может, тогда бы с ней не приключилось подобного в следующий раз. Если он, конечно, будет. Может, тогда бы она смирилась со своей участью и перестала терзаться.

В её лампе было всё: солёный запах моря и мягкие волны, качающие, как колыбель, знойный полуденный ветер и вечерняя прохлада, весёлые барашки-облака и отдалённый рокот грома… В ней было всё, кроме самого важного — выхода. Рошни искала его. Искала всюду, вглядываясь в непомерное далеко и щупая руками под самым носом. Оборачивалась мельчайшей блёсткой тумана, только чтобы не суметь просочиться в магическое нигде. Вырастала до размеров тайфуна, чтобы упереться в непроходимое ничто.
Волшебные декорации вокруг неё рушились, выставляя напоказ истинный вид её узилища, лишь когда Мастер, владетель её и тюремщик, снимал свою наговорённую печать. Тогда стиралось её фальшивое звёздное небо, отслаиваясь, словно куски сырой фрески, опадало — и Рошни видела выход. Но тогда-то ей и не хотелось выходить, однако выбрать она не могла. Она вся превращалась в вопящее торнадо и уносилась ввысь, в открывавшуюся лазейку размером с ноготок.

Последнее время этого долго не происходило. Впрочем, не ново. Иногда её услуги не требовались неделями, и она просто скучала, не делая ничего и всё разом: сплетала и расплетала воздушные косы, гонялась за своим туманным хвостом, объявляла грозы, наливала озёра и осушала их, выветривая влагу всю до капли. Иногда она ловила себя на мысли, что после таких перерывов в принципе не против выполнить просьбу-другую, только бы хоть немного размяться от этого тоскливого безделья. Мастер с улыбкой говорил, что она становится более покладистой. Рошни закатывала глаза да демонстративно потягивала своё почти-человеческое тело.

Она выдумала себе этот облик ещё там… Ещё дома. Присмотрелась к людям, покривлялась перед своим отражением в глади Беглянки — и вот. Получилась не низкая и не высокая девчушка с синеватой кожей, излишне пересыпанной блестящими драгоценными камнями вместо родимых пятен, и будто живыми, похожими на облака пушистыми кудрями. Глаза как два лазурита — глубокого синего цвета. Не совсем по-людски, конечно, но ей и так нравится. Жаль, покрасоваться особо не перед кем, даже в те редкие моменты, когда удавалось вырваться наружу.

Но когда теперь наружу? Что-то сейчас было не так. Она чувствовала это, но взаперти судить было сложно. Рисованные стены её тюрьмы не давали никаких подсказок, и Рошни беспокоилась всё сильнее, так что когда они вдруг рухнули — совсем не так, как обычно, в этот раз было сдёрнуто с её клетки звёздное покрывало, — джинн выпорхнула во внешний мир, забыв заготовить новое проклятье для этой встречи. В растерянности — а может потому, что не почувствовала больше внутреннего принуждения, — она даже забыла поклониться... кому?

— Э-э? Ого! — опешила Рошни. — А ты ещё кто, козлиная морда?

Она скорчила гримасу, подозрительно вытаращив свои ярко-синие глаза из клубящегося облачного безобразия, в которое превратились её растрёпанные локоны. Отступив на пару шагов назад, взглянув на лампу в руках незнакомки, а потом снова той в лицо, джинн деловито ткнула руки в бока. Ветер, который она принесла с собой, трепал её волосы и широкие цветные шаровары. Блестящий песок вился вокруг её голых ступней, на лодыжке, почти скрытый мягкой тканью штанов, замыкался сотканный из капель браслет-гусеница, а ногти переливались перламутром.

Что за суматоха началась! Ситуация оказалась такая комичная, такая серьёзная, такая знакомая, что Керри прям проняло. Она, конечно, с самого с утра была как на иголках, предвкушая возвращение старых-добрых деньков, но это уже было слишком натурально. Прямо как в самые бесшабашные попойки в бытность её в Ордене, когда каждым вечером ей вешали на плечо ленту виночерпия — и начиналось… Официальная должность всё-таки, и щедрая на халявное вино Керри соответствовала ей как могла, так что никто не уходил от неё обиженным. И трезвым. Соответственно, и опыт столкновения со стражами порядка, которые регулярно заглядывали на вечеринки, у Рыцарей Единорога тоже имелся, но никогда дело не доходило до всамделишной драки — не по-рыцарски это, и благодушная Госпожа Зверей такого не допускает. А вот дурить и мешать, если не очень серьёзно — это можно! Прямо как Ривери, например. И честное слово, не будь она так привязана к Улыбающейся Леди, можно было бы подумать о том, чтобы и её в Орден принять и подходящий титул пожаловать!

В общем, подошло время действовать и по примеру своих друзей тоже выкинуть какой-нибудь туз из рукава. Рукавов у Керри, правда, толком и не было, краплёных карт, в отличие от Джафара, тоже, так что она решила обратиться к гостям с, как бы это назвать, развлекательной инициативой.

— Го-о-оспода, — подвигая ногой стулья перед собою, паладинша вышла из-за стола, — прекратите арестовывать людей! Мадам Тафлорн позвала нас для веселья и танцев, поэтому… — она «прицелилась», указательным пальцем обводя зал, и спустя несколько секунд этот палец остановился на фигуре здоровяка Норга, — пора начинать! Моим партнёром будет он! Чего сидишь? ТАНЦУЙ! Все танцуйте! Музыку!

Агнешка молча кивнула и взвалила на плечи огнемёт. Притихший было пёс встряхнулся и первым выбежал из развалин, мазнув влажным боком по ноге Лазарю. Его силуэт скоро скрылся за стеной ливня. Серая масса воды проглотила его, как, должно быть, проглотила и её силуэт, укрыв от взгляда Шешеля, когда Яворская шагнула следом за псом. Но за Скифа она не беспокоилась, а на Шешеля почему-то оглянулась, хоть и понятно было, что никуда он не делся — идёт рядом и точно так же изредка поглядывает на неё да по сторонам. Тоже привычка. Как у собак — вечно убегать вперёд, так у охотников — вечно держаться вместе. А в такое время тем более.

Спускались быстро. Хоть ночь была против, и тропку к деревне пришлось оставить в стороне, охотники не мешкали, и старый развалившийся дом остался далеко позади в считанные минуты. Всё-таки уклон подгонял, да и время, и просто хотелось побыстрее размять захолодевшие в непогоду члены. Как они будут подниматься обратно, да ещё со стариком, Яворская старалась не думать.

Когда впереди начала вырисовываться гряда частокола, она притормозила и подняла руку.

— Ну, надо искать теперь. Где-то тут... — зашептала Агнешка поравнявшемуся с ней Шешелю, пытаясь перехрипеть дождь. Она осмотрелась и мотнула головой в сторону ограды. — Вон, вроде. Немного подроем, может, расшатаем колья и пролезем.

Сложнее, чем подготовить всё необходимое, отремонтировать и отдраить до блеска обмундирование и, главное, успеть вовремя, оказалось отделаться от Чичи. Упрямый пёс, видя, что хозяйка наутюжила доспехи, а значит, собралась в поход, бегал за ней всюду с полудня — помогая, как он считал, — а к назначенному времени, пытаясь выйти из комнаты, Керри обнаружила «припасённые» седельные сумки прямо под дверью и вытащенный поверх них тюль с походным одеялом, обслюнявленный с одного конца. Под непонимающий скулёж Чичи ей пришлось отпинать всё это дело в сторону и, выскользнув наружу так, чтобы пёс не успел следом, быстро закрыть его на ключ. Какое-то время они вдвоём ещё обсуждали возникшее недопонимание, переругиваясь и перегавкивась через дверь, но, вовремя спохватившись, Керри наконец одумалась и бросилась на встречу с друзьями к уговорённому месту на улице Самоцветов.

Что и говорить, она была рада. Прежде всего рада тому, что им наконец-то открыты двери в высший свет. Из всей их компании её радость понимал и по-настоящему разделял, наверное, только Джафар — это они двое шли сегодня возвращать то, что однажды утратили, и это они понимали лучше прочих, какие перспективы их могут ждать. Остальные, как ей казалось, больше испытывали другого смысла радость. Воодушевление — наверное, так это можно было назвать, — от признания заслуг и от возможности прикоснуться к чему-то прежде далёкому. Керри вряд ли понимала их до конца, она выросла в Верхнем городе, за стенами, отделяющими священное место крупных сделок и роскошных приёмов от простых людей. Сейчас она сама была «простой» и здесь, в Глубоководье, мало кому известной — и очень тосковала по временам, когда могла позволить себе не мчаться сломя голову по первому приглашению, а шутливо и капризно одобрять или отклонять их.

Может быть, она стала забывать, каково это, а может, это Мадам Тафлорн действительно знала толк в приёмах, но Керри была приятно удивлена. Чем дальше проходили они по коридорам и залам Дома удовольствий, тем сильнее она засматриалась по сторонам, тем сильнее чувствовала предвкушение, и жар на щеках, и покалывание в пальцах; взгляд сам цеплялся за новые лица, за наряды, за фигуры официанток и за хрустальные с красным и золотым в них фужеры на их подносах, степенно плывущих мимо неё. Она и не заметила, как один из бокалов оказался у неё в руках, когда по совету Алиссы Керри направилась в гардеробную мерить наряды, утащив за собой и Ривери. Ей не пришлось долго думать и выбирать — попавшийся ей на глаза излишне открытый наряд калимшанской волшебницы, лиловый и ушитый золотой вязью по полам и рукавам, перетянутый атласными лентами в поясе и с тонкими разрезами вдоль бёдер, поразил её сразу и наповал. Через несколько минут, довольно разглядев себя в зеркало, расправив пушистые волосы и подбив у висков заколками, Керри оставила пустой бокал в гардеробной и, дождавшись Ривери, отправилась в зал.

Ну а там — и это вечер только-только начался, — у их столика уже разыгралась сцена. Гостья поспешила туда, на ходу не обделив своим вниманием очередной плывущий мимо поднос.

— О чём спор, друзья? — Керри в полутанце крутнулась на месте, оглядывая всю группу аристократов, столпившихся рядом со столиком. Она подняла над головой до краёв наполненный бокал, уже новый, из которого каким-то чудом умудрилась не пролить ни капли. — Полная Чаша! Вы должны-ы-ы были о нас слышать! Помните тех огров, что безобразили на северо-западном тракте? Какие ужасы они творили, а? И сколько времени никто не решался за них браться, но я вам скажу, что мы выкурили их всех из логова, и ни один не ушёл! — она сделала короткую паузу, наблюдая за реакцией, а затем поклонилась, элегантно, но намеренно фривольно, не оставляя сомнения, что умеет это делать, но предпочла бы диалог, свободный от церемоний. — Хах! Разрешите представиться, Керри Монро, паладин и скромная защитница нашей пока ещё неброской партии, рыцарь Ордена Единорога и, как несложно догадаться, последовательница Лурью.

Керри улыбнулась, сделала из бокала пару глотков и тихонько взболтала остатки, второй рукой взбивая причёску. Она обернулась, чтобы теперь уже оглядеть своих партнёров, и, задержавшись на Ларсе, осуждающе поджала губы и едва заметно покачала головой, давая понять, что он выбрал совершенно неподходящий тон, так завязав беседу со знатными господами.

— Юный Ларс очень прямолинеен, этого у него не отнять! Видели бы вы, как огры остолбенели, когда он вышел на них с такими-то аргументами! Ха-ха-ха! — Керри напряжённо рассмеялась, прикрыв рот ладонью. Она уже вновь обратилась к любопытным посетителям Дома Мадам Тафлорн, чтобы завладеть их вниманием и вовремя потушить досаду или, не приведи Лурью, гнев. Это совсем не то внимание, которое их компании было нужно прямо сейчас. — А знаете ли вы, господа, что самой младшей участнице Полной Чаши всего семнадцать! И она просто чудо! Вы только взгляните на эту милаху! Иди-ка сюда, дорогая…

Керри быстро выцепила взглядом Ривери, пристроившуюся тут же, в толпе, и удивительно не отсвечивающую, однако с подозрительным интересом рассматривающую перстни на пальцах стоявшей рядом полноватой дамы. Та, в свою очередь, глазела на Керри, расслаблено пристроив руки на поясе, и не подозревала о грозившем всему балу фиаско в лице маленькой остроухой искательницы приключений. Как и в случае с Ларсом, это были не те приключения, которые Керри хотела найти этой ночью. Поэтому она тут же потянула Ривери за рукав — и вытащила прямо в круг.

— У них тут и правда всё заминировано, — прошептала Пилар, которая, похоже, единственная не лишилась возможности нормально видеть, — если только они нам не врут… Ой!.. Ай! Меня кто-то лапает!

Эльфийка чуть не подскочила до потолка от пронзившего её нехорошего предчувствия. Оглянувшись, она с ужасом убедилась, что коридор за спиной был совершенно пуст — долгими смоляными мазками по стенам и полу растянулись только их тени, контрастные и неестественные, похожие на недавно встреченных мимиков, но самого главного, настоящего мимика среди них не было. Преследовавшее их коварное ведро пропало! И Пилар не нужно даже было смотреть на свою ногу, чтобы понять, куда это оно пропало и с какой целью. Жуть! Ей уже приходилось видеть, что стало с Ирремидом и Виджаем, с которыми архивные мимики решили вот так познакомиться.
Но терять лицо сейчас было никак нельзя, ситуация слишком ответственная! И ей оставалось только обливаться холодным потом и стоически выносить всякие нехорошие мысли, сами собой лезущие в голову, пока нечто чужеродное обнимало её за щиколотку. Чувствовала она себя дико неловко с этой штуковиной на ноге, освещённая ярким лучом прожектора и пришпиленная к месту чужими взглядами. Пилар как бы невзначай лягнула ногой воздух позади себя, пытаясь сбросить незваного прилипалу.

— Ну-ка брысь, чего ты привязался ко мне!.. — сердито прошептала она, для надёжности ещё раз взбрыкнув ногой, но после пары неудачных попыток всё-таки бросила эту затею и переключилась на доцентов, в универсальном миролюбивом жесте вскинув руки над головой: — Пожалуйста, прислушайтесь к моим товарищам! И уберите оружие, не нужно начинать перестрелку… Да-да, особенно ты, — она указала пальцем в рослую эльфийку с незнакомым, но подсознательно понятным стрелковым оружием наперевес, — опусти эту штуку, я всё вижу! Меня ваши фонарики не берут!

Она перевела дух, пытаясь утрясти идеи, одна круче другой, и придумать хороший, действенный план. И разобраться ей в этом предстояло быстро и в одиночестве: возможности провести совет и кратенькое голосование у них сейчас точно не было. Мама как-то сказала ей, что отчаянные ситуации требуют отчаянных мер, и когда она попадёт в такую, то поймёт — и действовать ей придётся решительно, как, возможно, она никогда раньше не делала. Сейчас ситуация по всем признакам — взрывчатке на стенах и угрозе затопления, сбегающим доцентам и некультурно ругающемуся друиду (и даже Сарике, что уж говорить о Лорелай) — была именно такой. А повисший на ноге мимический пришелец только усиливал растущее отчаяние.
За те несколько секунд, пока слово взяли другие, она успела кое-как собраться с мыслями и предусмотрительно активировать нитку, чтобы её было слышно на всё бюро. Наконец решив, что у неё есть капля драгоценного времени, чтобы успеть высказаться, она собрала волю в кулак, призвала все книжные знания, всю науку, что ей вдалбливали с детства, набрала в грудь воздуха и громко начала:

— Пожалуйста, дайте мне сказать! Мы знаем, что вы напуганы. А мы взвинчены и выведены из себя всей той дрянью, которую… с которой нам пришлось... столкнуться, прежде чем добраться сюда! Вы нас, наверное, боитесь, а мы очень на вас злы — но это не повод драться! И уж тем более не повод взрывать всю галерею — и зачем, в попытке затопить нас, своих преследователей? Поверьте, канал под наблюдением, вы вряд ли уплывёте незамеченными… Но даже если каким-то чудом у вас получится… Послушайте, вы можете убежать сейчас, но пройдёт совсем немного времени, прежде чем вы будете объявлены в розыск. Как долго и как далеко вы будете прятаться? Дальше, чем дотянется рука Гирапура? И послушайте моего коллегу, — она мотнула головой на Ирремида, — расследование не кончится с вашим бегством, этим вы сделаете только хуже, ваши друзья и близкие окажутся под подозрением и под давлением, не подвергайте их этому. Ещё не всё потеряно, это не конец, зачем устраивать все эти разрушения и зверства? Ещё есть возможность договориться. Поймите вы наконец, мы не хотим вам навредить! Мы просто хотим спасти город от того, что вышло из-под контроля! И вы-то и можете нам помочь! И раз уж вам так нужны переговоры с Консулатом и гарантии за свою помощь…

Пилар потянулась к вороту и дёрнула пару раз за ткань, нервно высвобождая пуговицу из петли. Она сунула ладонь за пазуху и вытащила оттуда маленький блестящий предмет. Вскоре, когда она легко продела в него палец, стало ясно, что это кольцо. Эльфийка выставила руку перед собой так, что в свете прожектора отчётливо стала видна печатка, где эфес эльфийского меча оплетала ветвистая лоза лимонника, имитируя классическую гирапурскую латунную вязь.

— Не знаю, встречался ли вам такой знак раньше… — продолжила она, пытаясь перекричать затарахтевшую лодку, — но он значит, что предъявивший его является посланником мира и посредником между гражданином и властью города Гирапура. Моё имя Пилар из дома Салинас, я Кавалер Великого Проводника, Зелёный Рыцарь, доверенное лицо Консулата и народа Гирапура, и я заверяю, что обеспечу вам заступничество перед любыми несправедливыми обвинениями и перед лицом Консулата, если сейчас вы согласитесь сложить оружие, заглушить лодку и в нашем сопровождении мирно прошествовать в бюро. Обещаю, мы не причиним вам вреда!

Пилар как могла припомнила детали их с капралом Дубари общего расследования — опустив разве что ужин и вино, а то как-то много уже его выходило на последние два дня, — и пересказала Сарике и всем, кто составил им компанию по пути от кабинета начальника до камер с пленниками. Рассказ вышел ненамного информативнее, чем его первая версия — разве что оброс незначительными деталями. Пилар была рада, что кто ещё заинтересовался её историей — и оттенял эту радость лишь недвусмысленный намёк Гесера отложить дело Безликих в долгий ящик.
С этим радостно-безрадостным настроением стражница подготовила пленников к передаче. И в ещё более странном настроении передала их на руки Гонти, только одарила Вайдисси на прощание долгим взглядом, так и не высказав ей, что сожалеет о случившихся у склада смертях. И о том, что едва не заставила её спрыгнуть с балкона, тоже сожалеет. И что впечатлена её выдержкой и вообще вот бы они познакомились при других обстоятельствах!.. Нет, Пилар просто отпустила её и молча смотрела, как та уходит восвояси — до следующего раза?

А сейчас сидела на ступеньках перед входом в ресторан и следила за улицей — на шухере, как сказала бы Лорелай, — но на деле больше смотрела в сторону порта, куда спускалась отлогая дорожка, любовалась видом, катала на губах травинку и думала, будет ли этот самый следующий раз. Теперь, когда в деле доцентов становилась ясна роль Гонти, появление Вайдисси на складе казалось закономерным. Что-то поручит ей главный преступный делец Гирапура после?

Ей было интересно и противно размышлять об этом. Противно оттого, что у ушлого эфирида на побегушках находится кто-то, кто ходил по этой земле, когда ещё не упали в неё семена, ставшие нынешними садами Зелёного Колеса — и её, Пилар, домом. Неужели и она через сотни лет будет такой? Неужели и Зелёный Рыцарь однажды станет «шестерить» (и от кого только она таких слов успела нахвататься?) для Консулата, для стражи, для преступников, для людей, для эльфов — только чтобы хранить пресловутый баланс? Ну, затем её и растили — только раньше она не понимала, представляя цель своего существования несколько менее приземлённой и унизительной.

Пилар потянулась, расправляя плечи и представляя, как через каких-нибудь пятьдесят лет взвалит на них все мировые проблемы. А пока — пока она могла просто побыть на шухере, между делом слушая по эфирной нити, как ведут переговоры более опытные сослуживцы.
Ни в проницательности Ирремида, ни в остром уме Сарики она уже не сомневалась. Как и в упорстве Лорелай, если переговоры вдруг перейдут в спор до победного. Что же до Виджая… Он выглядел растерянным, и ей было странно лечить его сегодня: в таких делах Пилар старалась доверять своим ощущениям, и в этот раз она чувствовала, что её попытка поделиться даром Великого Проводника не возымела нужного эффекта — как будто дворфа терзал не физический недуг, не горячка и даже не похмелье, а нечто совсем иное, что она не в силах была вылечить. Может, его сглазили? Если так, то лучше ему было обследоваться у Сарики. Гесер всё напутал!

И только Пилар сделала мысленную пометку попросить Сарику глянуть на Виджая, как голос волшебницы прозвучал в её голове.

«Ох… — Пилар прикусила травинку зубами, а по эфирному каналу разнёсся уже её обеспокоенный голос, — не нравится мне такая концовка. Готова поспорить, Гонти вынуждает нас просить у него помощи. Мол, мы только всех спугнём, а он, как посредник, точно знает, когда и где с доцентами встречаться. Может, и про "новое гнездо" в курсе. Только не расскажет за просто так… Кстати, как считаете, может он знать про демонов в предметах?»

Пилар выслушала человека, представившегося Ирремидом, с настороженным вниманием, не замечая за собой, как выстукивает пальцами по подлокотнику кресла какой-то мотивчик. Мыслями она была дома, с семьёй. С отцом и матерью, которые никогда не послали бы за ней «убийцу драконов и похитителя луны», если бы им просто нужно было увидеться с дочерью — даже ради очень-преочень серьёзного разговора. В конце концов, есть почта, и родители прекрасно знают, где она живёт… Если это только не очередная мамина «проверка», конечно. Пилар вздохнула.

— А кто конкретно вас послал? — серьёзно спросила она Ирремида, а затем склонилась к уху Канти и прошептала уже ей: — Ты вообще о нём что-нибудь знаешь?

— И я здесь по делу, — добавила она всё так же шёпотом, некомфортно сглотнув при очередном упоминании Гесера, — я нашла кое-что. Зацепку. В городе пропадают молодые люди, и почти все они дворяне, и все они, кхм, как бы это сказать… ну… понимаешь…

Что Канти должна была понять, Пилар так и не успела высказать, потому что на бельэтаж влетела ещё одна эльфийка и попыталась взять её под арест! На секунду Салинас замялась, а потом, как будто поняв что-то, отпрянула от Канти и вскочила с места, упрямо склонив голову, и её рука рефлекторно дёрнулась к поясу.
Подозреваемая? Она — подозреваемая? Она вдруг отчётливо вспомнила, чем закончилась её ночная встреча с другими стражниками. Со «своими».

Пилар нервно хохотнула.

— Вы меня разыгрываете, так? — начала она, сперва неуверенно, но с каждым словом всё больше и больше распаляясь, и вскоре её полушёпот стал похож на шипение змеи. — Развлекаетесь? Специально шли за мной? А знаете что? Я тут, вообще-то, устроила слежку. За подозреваемым! И весь этот… Вся эта толпа!.. Вся эта толпа вообще не помогает! — Пилар сердито взглянула на всех по очереди, остановив взгляд на эльфийке, направившей на неё шпалу. — А ты ещё кто такая?

Она чувствовала себя глупо. Ещё пару минут назад Пилар пребывала в твёрдой уверенности, что отлично устроилась тут, на бельэтаже, что никто не обращает на неё внимания, что она, напротив, видит всех… а теперь на неё смотрели четыре пары глаз — ещё птица эта дурацкая! — и чего-то ждали.

В глазах на миг потемнело, когда, поскользнувшись в крови и дерьме, Ласло хряснулся об пол. Зубы взвыли, зазвенело в ушах, и всего его передёрнуло от боли, страха и бессилия. Выдавив из-под языка кислую слюну, Ласло схаркнул прямо перед собой. Он выворачивал голову, елозя в липкой дряни щекой, да таращил глаза в ошмётки тел вокруг, пытаясь понять, что ж за резня тут случилась, и как он оказался в самом центре её, да ещё живой. Да и живой ли? Никакого понимания не было — только паника, ломота в затылке да смотревшие сквозь него красивые, страшные глаза молодой бабы с напрочь отнятой половиною тела.

Сам собой его взгляд соскользнул с её белого оцепеневшего лица на красный разодранный живот, и его тут же скрутило в спазме, и Ласло потерял драгоценную пару секунд, пытаясь выблевать из себя как будто себя самого. Но ничего внутри не осталось, кроме вонючей ноющей пустоты.

Через боль, нелепо расставив ноги и руки, он наконец встал на колени. Надо убираться отсюда. Убираться прочь от звона гвардейских шпор и криков, от топота ног, колотившего где-то за стенами. Тело била дрожь, но уже больше не от холода и не столько от слабости. Что-то внутри него хохотало, и бесилось, и страшилось одновременно, какой-то неправильный, дурной задор.

«Везунчик! Вот же везучий сукин сын! Все сдохли, все — но не ты!»

Он наконец рывком поднялся. Комната пошла кругом. Ошарашенно глядя вокруг, Ласло искал хоть что-то, хоть какой-то выход из этого кошмара.

Стены, стены, стены. Кровь, кровь, кровь.
Дверь и окно. Окно!

Шатаясь и криво ступая, как калека, он бросился к ставням и толкнул их наружу. Вот оно — спасение! Только б не высоко, только б не расшибиться! Он высунулся едва не наполовину, отчаянно ища, куда теперь ему деваться.
Отчего-то Ласло и думать не думал о том, чтобы повернуть к двери и попробовать объясниться — и помнить не помнил, с чего бы, но шкурой ощущал грядущие побои, а следом и петлю на шее.

Сила, с которой здоровяк ударил в щит пастора, ужаснула Урсула. Ей уже почудилось, что вот сейчас тело Варнаса должно отлететь к стене, замереть в неестественной и страшной позе — и больше не подняться. Но что же пастор за человек такой, что смог выдержать подобный удар?
Кузнец свирепел всё сильнее, но теперь ни его грозный вид, ни раскалённая тяжесть его молота не пугали Урсулу так, как слова, что он кричал.

Этого не могло быть! Гарольд — Энквитур? Ещё один?
Этого не могло быть — но сейчас, вспоминая все прошедшие события, фразы, которыми обменялись они с Гарольдом за время пути, думая о потусторонних силах, которыми тот обладал, Урсула находила в этом всё больше смысла. Нет, здоровяк наверняка ополоумел от боли и всего, что пережил ранее, от обрушившихся на весь Фандалин горестей, он сам не понимает, что несёт, — но с сомнением, которое он заронил, она уже ничего не могла поделать. И непонятно было, что делать с Гарольдом, если слова безумного кузнеца окажутся правдой, что делать с тёмным прошлым семьи Энквитуров и злом, которое эту семью окружает, когда у неё одни лишь порох и сталь. И разве такое наследство она искала?..

«Проклятье!»

«Вот вляпалась!» — думала она, бросаясь к упавшему от её выстрела бандиту.
Кузнец рвался к Гарольду, ненавистно замахиваясь молотом, он хотел его смерти, это было очевидно. В миг, когда Урсула вскидывала трофейный пистолет, она подумала, что это и очень удобно… знай она наверняка, что перед ней именно тот, кого она меньше всего хотела бы видеть в своих планах — очередной Энквитур. Который спас её. Там, на развилке.

Урсулу научили жить очень просто: на ложь отвечать ложью, на измену — изменой, а на добро — добром. И она будет лгать, и однажды предаст, если так будет нужно, — но сейчас направит пистолет в кузнеца и спустит курок.

Поразительно, как порой человек, внимательно выискивающий опасность, не замечает её под самым своим носом. Урсула думала об этом, когда согнувшуюся спину первого остолопа, слепо шарящего в темноте острием ножа в каких-то дюймах от её укрытия, высветил его чертыхающийся напарник. Это могло бы повеселить её — если бы было чужой историей, рассказанной кем-то из её приятелей за кружкой дрянного вина в «Сияющем змее», и если бы ситуация не была так страшна и омерзительна. Если бы эти люди не угрожали семье Энквитуров и не творили бесчинства в семейном склепе.

Урсула не чувствовала, что ей хочется потешаться над этими двумя. Она чувствовала, что должна наказать их — и за то, что они ей сделали, и за то, что были так беспечны. Люди, повернувшиеся к ней спиной, никогда не вызывали в Урсуле ни страха, ни участия. За секунду до того, как подалась вперёд, она подумала, как было бы сложно объяснить это пастору...

Второй колпак тоже ничего не заметил. Не заметил, как тень вышла из тени и мягко ступила ему за спину — и как слева в дрожащий свет головни нырнула рука в перчатке, легла на лицо, сдавив губы и задушив опоздалый возглас, впилась в челюсть и неожиданно смело начала задирать голову назад.
Урсула работала быстро. Она стояла твёрдо и готова была принять на себя вес чужого слабеющего тела, которое перестанут скоро держать собственные ноги. И она знала, что делала, когда направляла тонкий стилет в поясницу под углом снизу вверх, резко и уверенно.

Ударить, нажать, провернуть. Как по учебнику.
Эспер бы удивился, насколько прилежной ученицей она была.

— Нет, со мной не всё в порядке, — Урсула замотала головой. — Один из этих меня зацепил… и я… Как вообще можно быть в порядке после всего?

Она нервно повела шпагой над телами умертвий, не зная, как можно описать произошедшее словами. С клинка сорвалась капля слизи и упали в изувеченное лицо командира, которое Урсула сама же проткнула. И эта капля стала для неё последней.

— Простите, мне надо…

Почувствовав, как заворочалось в животе что-то гадкое и как рот наполнила кислая слюна, Урсула опустила голову и, стараясь не глядеть в лица пастора и колдуна, нетвёрдым, но торопливым шагом направилась к обочине. Там, у тропки, уходящей вглубь леса, она вцепилась рукой в кладбищенскую ограду и согнулась пополам. Она уж и помнить не помнила, что именно давало ей силы в бою — азарт, или злость, или желание доказать что-то кому-то, — что направляло её руку, делало движения гибкими, а удары точными, но прямо сейчас всё это куда-то испарилось, и её трясло, как новорождённого котёнка.

Наконец отдышавшись, Урсула осторожно ткнула шпагу в землю, сдёрнула перчатку и, спрятав ту под мышкой, вытерла рот рукой. Собственная ладонь показалась ей какой-то ломкой и неуютной. Прикасаться к себе или чему угодно было противно.
Она смотрела в землю перед собою, долго не понимая, что в оттаявшей жирной почве выдавлены не её следы. Что она вообще не ходила здесь. Ходил кто-то другой — и ушёл вверх по склону. И утащил что-то с собой?.. Урсула вгляделась, а затем проследила вверх по тропе.

— Здесь… — она прокашлялась в кулак и обернулась на дорогу, — здесь следы!

Урсула думала о деньгах. Она думала о деньгах даже последние два дня, когда неприветливое графство Фандалин очень настойчиво убеждало её, что затеянное предприятие выйдет ей боком, посылая тревожные знаки тут и там. Но даже пугающий шёпот ветра где-то в чёрных провалах древнего леса, будто он нёс по кривым скрипящим ветвям чьё-то бормотание, как если бы пряталась в этой черноте безумная шепелявая старуха, нарочно пугающая Урсулу страшными сказками, не мог заглушить воображаемого звона золотых монет. Ничто не могло его заглушить. По крайней мере, из того, что успела Урсула повидать за свою жизнь, в общем-то, изрядно наполненную разного рода событиями.
И с разного рода людьми ей тоже приходилось иметь дело, хотя её нынешние попутчики компанией были той ещё.

К молодому человеку, всю дорогу погружённому в умную литературу, у неё, на самом-то деле, особых вопросов не было. Но для его же блага лучше бы молодой адепт точных наук подался на государственные службы, вот хоть и в судостроители, или в учителя, опять же, или на худой конец в портные — с его-то навыками какие бы платья шил! — а его совершенно равносторонние пятиугольные печенья расходились бы по всему Невервинтеру ещё до завтрака, займись он своей кондитерской… А нет, всё туда же — скользкие контракты, гремящие фургоны, грязь, дождь, лес, глупые постовые и жуткие бродячие церковники, шугающие похуже портовых мордоворотов. От тех хоть знаешь, чего ждать…

А чего ждать от этого вот? Насупился, идёт как на казнь — или их ведёт? — то молчит, слова не вытянешь, а то такое брякнет, что уж лучше б молчал. Вот кого-кого, а их братию Урсула всегда старалась обходить стороной. Не то чтобы она совсем не верила в высшие силы, но в их земных представителей точно верила не особенно. Хотя если быть до конца честной, ей и попадались-то или правда блаженные, или как минимум недальновидные, если не сказать глупые. Но преподобный Варнас, похоже, случай отдельный, и она всё не могла понять, как найти к нему подход, да и нужно ли вообще, поэтому лишний раз старалась не провоцировать святого отца на диспуты, тем более религиозные.

Тем же, с кем ей удалось мило побеседовать — если их попытки вести осмысленный диалог можно назвать милыми, — оказался Гарольд. Ах, и какой же чудесный собеседник и вообще попутчик мог из него выйти, если бы не эта напряжённость, не это странное, практически интуитивное чувство угрозы, сквозящее где-то в нервных движениях его плеч, или в подрагивании губ, когда он неуклюже отвечал на её шутки… или в его постаревших глазах? И сначала Урсула думала, что знает, откуда взялось это чувство и почему оно обманчивое, а страх её смешон. Юноша-то просто из тех, что пристрастились к сладким иллюзиям паров мордэйна, «сонной мглы», как его ещё называют, или обманчивой лёгкости движений и остроте чувств, которые дарит каммарт, и потому-то он настолько оторван от последних событий и привычного любому нормальному человеку быта вообще. Какое-то время в ней боролись отторжение и жалость к своему случайному попутчику, вместе с мыслями о том, может ли она как-то использовать эту его слабость, — но спустя время и в этом предположении она начала сомневаться. Да и так ли ей важно? В конце концов, они просто коротают время, а её дело и её цель важнее и больше, чем он, чем геометрия фургонного школяра, чем пасторство пастора — вот бы только он не прознал, — чем предупреждения похмельного унтера, чем что угодно ещё. Такого в её жизни, может, уже и не будет — вот о чём надо думать.

Поэтому Урсула думала о деньгах.

...Ровно до того момента, когда увидела их. Гарольд тоже их увидел. И сколько-то секунд они оба, наверное, оторопев и натянув похолодевшими руками вожжи, просто смотрели. Так ли это, и сколько прошло времени, и шло ли оно вообще, Урсула не осознавала, продолжая пялиться на ужасную картину и пытаясь сглотнуть подкатившую к горлу мерзость. Из замешательства её вывел голос Гарольда. Урсула перевела на него немигающий взгляд, и в этот момент его запавшие страшные глаза показались ей милее и роднее глаз матери.

— Валден… Роя?.. — язык не слушался её совершенно.

Она медленно развернулась и, деревянно переставляя ноги и руки, полезла через козлы в фургон. Внутри ей отчего-то показалось безумно душно, и Урсула рефлекторно дёрнула ворот, но надышаться не получалось. Думать не думая о том, в какое удивление приведёт юного Валден-Роя её бледное перепуганное лицо, она потянулась к нему, впилась пальцами в плечо и что есть сил затрясла, словно будила от спячки мёртвого. Спал он или нет, умер ли за последние полдня, что они с Гарольдом провели за светской беседой, или ещё не успел, но прямо сейчас ему лучше бы выглянуть наружу и своими глазами посмотреть на то, что видели они.

— Гспдн Ва-алднрой, там с-снаружи… штуки, — ужас Урсулы был неподдельный, — и они жрут коней!